Жизнь Антона Чехова - [245]

Ольга тем временем перебралась на новую квартиру — с электрическим освещением, лифтом и двумя ватерклозетами. И опять она медлила и не сообщала Антону нового адреса. Тот же строил планы на лето: он поедет в Маньчжурию военным врачом и корреспондентом. Окружающие верили в это с трудом, но его намерения были серьезны [596]. Он регулярно писал Александру Зальца и даже снабжал его табаком. Ольга отмахнулась от планов мужа как от ребячьей затеи: «А меня куда ты денешь? <…> Поудим рыбку лучше». Она все еще надеялась зачать от Антона ребенка и, сообщая о том, что актер Москвин, игравший недотепу Епиходова, стал отцом, спрашивала его: «Когда же у нас с тобой родится?!» В Светлое пасхальное воскресенье, 27 марта, Ольга опять завела об этом разговор: «А тебе ребеночка хочется? Дусик, и мне хочется. Я постараюсь».

Антон читал корректуру «Вишневого сада» для Марксова издания. С ней он тянул как мог, ожидая, что альманах «Знание» с его же пьесой пройдет наконец цензуру. Однако, получив от Антона корректуру в апреле, Маркс так быстро издал пьесу, что альманах еще до выхода потерял спрос, и Антона замучили угрызения совести.

Столичная премьера «Вишневого сада» состоялась 2 апреля. Суворин опять натравил на московской театр своих цепных псов. Буренин безапелляционно заявил в «Новом времени»: «Чехов при всем его беллетристическом таланте является драматургом не только слабым, но почти курьезным, в достаточной мере пустым, вялым, однообразным». Актеры нервничали, и жена Немировича-Данченко, как сообщала Антону Ольга, «ходила в часовню, ставила свечи и была в белом платье и зеленой шляпке». Однако вопреки опасениям и враждебным отзывам газетчиков, публика чутко отреагировала на новую чеховскую пьесу. В Петербурге Ольга повидалась с оперировавшим ее доктором Якобсоном: «Тоску нагнал на меня адскую». Там же, после недавней конфронтации с Лидией Яворской, Ольге пришлось столкнуться еще с одной участницей лесбийского дуэта бывших любовниц Антона: «Завтракала у Крестовской. Она мне исповедовалась, рассказывала всю свою любовь и разочарование относительно Куперник, которая, кстати, вышла за присяжного поверенного Полынина. Крестовская говорит с дрожанием в голосе, что это бесконечно зловредное существо, эта Таничка»[597].

К середине апреля Александр, Ваня и Маша, уехав из Ялты, оставили Антона в одиночестве. Ручной журавль по весне вернулся в чеховский дом. Антон теперь постоянно принимал висмут от расстройства кишечника и опий от болей в груди (на случай усиления болей Альтшуллер снабдил Чехова героином). Однако ничто не могло избавить его от эмфиземы. «Какая у меня одышка!» — жаловался он Ольге. Мучили его и разрушающиеся зубы, однако Островский, ялтинский нечистоплотный дантист, в то время был в отъезде. Чехова огорчали сообщения о потерях на Маньчжурском фронте — от Александра Зальца он не будет иметь известий до середины мая. Как только устоялась весенняя погода, Антон бежал из Ялты в Москву. Пользовавший Ольгу доктор Таубе обследовал его и рекомендовал лечение за границей. Антон был настолько плох, что, приехав с вокзала, лег в постель и впредь проводил на ногах лишь несколько часов в день. Маша докладывала Евгении Яковлевне: «Немцы ходят на поклон к нему». Немецкие врачи диагностировали у Чехова плеврит и истощение организма, прописали клизмы и строгую диету. Антону предписывалось теперь питаться мозгами, ухой, рисом, маслом и какао со сливками. Кофе был запрещен. Таубе отменил вареные яйца и компрессы из шпанских мушек. Уже не в состоянии писать сидя, раздраженный и подавленный, Антон тем не менее сообщал своему ялтинскому коллеге доктору Средину: «Мой совет: лечитесь у немцев! В России вздор, а не медицина <…> Меня мучили 20 лет!!»

Весть о том, что Ольга намеревается везти Антона в Германию, Маша приняла с горечью: у нее уже возникли опасения, что там он и найдет свой конец. Ольга пыталась держать Антонову родню подальше от его больной постели. Маша жаловалась в письме Евгении Яковлевне: «Вижу я его нечасто — боюсь Ольгу Леонардовну очень»[598]. Четырнадцатого мая между Ольгой и Машей произошла крупная размолвка, и Маша, оставив брата, уехала из Москвы в Ялту. Ежедневно Антона навещал Ваня — новости о состоянии брата ему сообщала прислуга. Единственным человеком из ближнего чеховского круга, сумевшим пробиться через возведенные женой кордоны, была неукротимая Ольга Кундасова. Как позже призналась она Суворину, это было «одно из самых тяжелых свиданий, какие только приходятся на долю смертных, но писать о нем не могу».

В письмах в Ялту Антон продолжал утешать мать и сестру, а с Ольгой и доктором Таубе вступил в тайный сговор. Сохранять спокойствие ему помогали три разных наркотика: морфий снимал боли, опий успокаивал кишечные расстройства, а героин заглушал вновь возникающие обострения. Он знал, что у него, как когда-то у скончавшегося от разрыва сердца Левитана, еще есть шанс избежать мучительной смерти. Перспектива уйти из жизни в чужой стране, вдали от охваченной горем семьи и иметь рядом такую заботливую сиделку, как Ольга, сейчас казалась ему наиболее привлекательной. Одному из посетителей Антон так и сказал: «Подыхать еду». Истерзанный и морально, и физически, он упорно продолжал читать литературный самотек для «Русской мысли». Страдал, что его лишили любимого кофе. Двадцатого мая у Антона резко обострился плеврит, но доктор Таубе помог снять приступ. Спустя два дня Ольга взяла билеты до Берлина и курортного городка Баденвейлер, где Чехова должен был взять под опеку коллега Таубе, доктор Швёрер. Между тем в Москве прошел град, а крыши домов занесло снегом. В Ялте Маша хлопотала об очистке выгребной ямы. Ольга упрашивала ее почаще писать брату: «Отчего ты не пишешь Антону? Он беспокоится, что до сих пор нет известий от тебя. <…> Сегодня он бродил по комнатам, сидел несколько раз в столовой и ужинал там. Был Таубе. Говорит, что плеврит несомненно лучше, что он капризничает от недостатка воздуха, движения. Завтра разрешим ему утром кофе. Кишки крепки, так что устраиваем клизму»