Живые, пойте о нас! - [60]

Прусский город Гумбинен, куда были доставлены русские пленные, в начале первой мировой войны стал ареной ожесточенных сражений. Богатые землевладельцы — «бауэры» — помнили, наверное, как отступали сюда от Шталлупёнена кайзеровские войска. Может быть, и битые вояки жили здесь на хуторах.

На бричках или в «фольксвагенах» прибывали они в лагерь. Богатые крестьяне выбирали людей поздоровее, смотрели не в глаза — на мускулы. Если бы они заглянули в глаза своих рабов, жгучая ненависть полыхнула бы оттуда.

На фермах работали от зари допоздна. Ночью возвращались в лагерь. В бараках, оставшись наедине со своей бедой, пели старинные, тоскливые песни. Была среди них и та, что сложили русские солдаты, попавшие в плен к пруссакам еще в ту войну. Песня горькая, щемящая:

Отбили мне руки,

Отбили мне ноги,

Наверно, придется умирать.

Как вырастут дети

И спросят у мамы:

— Скажи, где родимый отец?! —

А мать отвернется,

Слезою зальется:

— Отец ваш убит на войне.

Может, и о них так будут петь? Нет, не убитые здесь, а заживо погребенные… И все-таки теплилась в солдатских сердцах надежда. Ведь начиналась эта песня так: «Шли три героя из немецкого плена…»

Значит, можно и в плену быть героями…

Русские приближались к укреплениям Восточной Пруссии.

Пленные угадывали это по тревожным взглядам, по случайным обмолвкам немцев. А потом узнавали точно по бомбовым ударам наших краснозвездных самолетов. И по сводкам. Они уже научились с грехом пополам читать немецкие газеты, угадывать за геббельсовской брехней истинное положение вещей.

И настал день, настал благословенный час, когда красноармейцы-разведчики первыми ворвались в лагерь, когда Павел прижался небритой щекой к лицу молодого бойца и целовал его, как целовал бы родного брата.

В запасном полку, куда попал после освобождения моряк-десантник Павел Добрынин, он попросил у товарища лист бумаги, написал матери в Харьков: «Я жив!»

Так узнала Елена Ивановна, прочитавшая в сорок втором: «Ваш сын пропал без вести…», что не напрасно верила, не напрасно ждала она сына все эти годы.

В 1946 году Павел Добрынин демобилизовался. Работал в Белоруссии, потом вернулся в свой родной Харьков. Здесь стал железнодорожником, кочегаром в особом резерве железнодорожной колонны. И хотя молодость была загублена войной, Добрынину очень хотелось наверстать упущенное. Павел обрадовался, когда ему предложили поступить на курсы помощников кочегаров. По учиться ему не пришлось.

Бригады паровозного резерва передвигались по разным направлениям железнодорожной трассы. С ними попал Павел Добрынин на Урал.

Все ему там понравилось: суровая природа, степенные и сердечные люди. И особенно один человек — дочь участника гражданской войны, партизана, Аня. Она стала его женой.

Павел Леонтьевич поселился за Свердловском, в небольшом городке Егоршино. Сначала поработал в депо, а поздней перешел на завод.

В Егоршине родились его дети: сын Юра, дочери Лена и Танечка, любимица отца.

Б 1962 году Павел Леонтьевич Добрынин вступил в ряды Коммунистической партии. И все, что было с ним прежде, отступило, спряталось куда-то в тайники памяти, померкло перед ярким светом спокойного, счастливого дня.

Слесарь высокой квалификации Павел Добрынин добросовестным своим трудом, требовательностью к себе и другим снискал уважение товарищей.

У своего маленького домика Павел Леонтьевич разбил сад, высадил ягодные кусты. Четыре яблоньки, высаженные им, составляли его гордость. В землю он посадил зернышки. И каждая новая веточка, каждый листок вызывали в душе его нежность, радость. Он следил за тем, как неокрепшие деревья набирают силу, уходят корнями в землю. Нетерпеливо ждал, когда принесут они свои первые плоды.

В марте 1966 года мы встретились с Павлом Леонтьевичем в Ленинграде. Он и мечтал об этой поездке, и боялся ее. Побывать в Петродворце, пройти по дорогам, где до сих пор мерещатся ему разрывы гранат и снарядов, вновь прикоснуться к тому, что он старался и не мог забыть!

Ему казалось: вот он приезжает в Кронштадт и на одной из улиц встречает мальчика, который когда-то подарил ему самодельную финку. И хотя волосы Павла Добрынина были подернуты сединой, хотя время и страдания оставили на его лице неизгладимый след, мальчик в воображении моряка оставался таким же, как двадцать пять лет назад, — худеньким, с испытующими глазами.

Увидев город, за который он бился, воскрешенным, Добрынин словно помолодел. И даже то, что фонтаны еще не работали, что статуи были спрятаны, словно египетские мумии, в деревянных коробах, не мешало ему видеть этот город прекрасным.

И родное море, Финский залив тоже были рядом.

Из дому Павел Добрынин прислал нам две свои фотографии. На одной он снят в 1940 году в Кронштадтской школе оружия. А вторая была напоминанием о том, что с этим человеком сделал фашизм.

«Эти звезды, — писал Павел Добрынин, — мне выжгли фашистские варвары, но добиться от меня они не могли ничего… Эти звезды — моя родина, СССР».

В своих письмах к нам Добрынин вновь писал о пареньке из Кронштадта: «Я до сих пор его вспоминаю… Как хотелось бы мне его найти и женщину, что стояла тогда недалеко от танка».