Живые, пойте о нас! - [56]

Он должен побыть один, отвлечься от того, что приходит во сне… Просто ходить, глядеть на темно-зеленые ветви, на облака, плывущие между верхушками деревьев. И тогда тени прошлого рассеиваются, отголоски выстрелов смолкают, Николай Мудров возвращается в сегодняшний — добрый и светлый — день.

На встречу ветеранов в Петродворец приехал невысокого роста худощавый человек. Все в этом городе было ему знакомо с детства.

Алексей Степанов — петергофский паренек. Уходя из Кронштадта в десант осенней ночью сорок первого года на катере, он думал о той, что осталась на занятом фашистами берегу. Тоня! Это она признала его убитым.

Но он не был убит!

— …У меня остался в руке штык, винтовку раздробило осколком. Я спотыкался о трупы наших и немцев, помню окоп в парке, где нас оказалось несколько человек. Мы видели немецкую зенитную батарею, стрелявшую в упор по морякам. Забросали артиллеристов гранатами. Я был тогда ранен в голову и руку. Рядом разрывной пулей убило товарища. Шли уже вторые сутки боя, а может быть и третьи.

«Попробуем доплыть в Кронштадт», — сказал мне кто-то.

«Нет, сил не хватит»…

В окопчике возле «Шахматной горы» мы пролежали еще несколько часов. Раненая правая рука горела, она вся распухла. Когда к нам приблизились фашисты, я поднял в левой руке пистолет, хотел выстрелить. Гитлеровец выбил его. Нас повели к Большому дворцу. В подвале за столом сидел офицер в черной шинели. На столе — патефон. Они всё заводили пластинку с одной и той же нашей, русской песней.

«Бой давно кончился. Где же вы были?» — спросил меня офицер. «В парке гуляли!»

Сперва пленных держали в Петергофе. Есть почти не давали, выгоняли на расчистку парка. Тех, кто падал, пристреливали. На голубой тележке с надписью «Мороженое» заставляли возить трупы расстрелянных.

Из Петергофа пленных перебросили в Красное Село… Потом был гитлеровский лагерь смерти, люди, шатающиеся от голода, огромные сторожевые псы.

Из этого лагеря Алексею удалось бежать.

Ему и сейчас мерещится банька на краю села, где жила старая женщина, спасшая ему, беглецу, жизнь.

Тяжек был путь петергофского юноши, моряка-разведчика. Много страшного ожидало его впереди.

Снова плен. Теперь в этом изможденном, обросшем бородой человеке никто, даже самый близкий, не мог бы узнать молодого балтийского моряка.

Когда его везли в эшелоне, Алексей вновь совершил побег. Спрятался на окраине города, в подвале. Он слышал разрывы снарядов — это приближалась Советская Армия. Грохот близкого разрыва оглушил его.

Обрушилась стена подвала, Алексея завалило обломками. Из носа, из ушей потекла кровь.

«Прощай, родная земля, прощай, Петергоф, — думал он. — Неужели теперь, когда освобождение так близко, мне суждено умереть?»

Но советские бойцы нашли Алексея, отправили в полевой госпиталь, подлечили, дали оружие. Он успел еще участвовать в последних боях с фашистами.

А родных его — матери, сестры — не было уже в живых. Они погибли в немецкой неволе.

Младший брат, служивший в советских войсках в Германии, только тогда поверил, что Алексей жив, когда тот прислал ему фотографию, заверенную в части.

Лишь спустя двадцать один год встретился Алексей с той, о ком он вспоминал в ночь высадки десанта.

Прошла юность, отгорела в грозном пламени войны любовь.

У каждого из них была теперь своя семья, да и жили они на расстоянии тысяч километров друг от друга.

А вот встретились вновь в Петродворце, у здания школы на улице Аврова, где учились когда-то.

Он дал ей давний снимок… «Не похож

Я на того, с кем ты рассвет встречала?»

И передернувшая губы дрожь

Волненье человека выдавала,

Да колотилась жилка у виска

Того, кто умер и родился дважды,

А у нее в глазах была тоска,

И о любви сгоревшей думал каждый.

1966 г.

Его помнит Милан

Мимо светлых дворцов, мимо серых кладбищенских стен,

По Италии, желтой от солнца и синей от моря,

Мы прошли, вспоминая балтийца, попавшего в плен,

Коротавшего здесь в одиночке жестокое горе.

По таким же дорогам шли узники в скорбных рядах,

Капли крови горячие почва сухая впитала,

Где сегодня закатное солнце на спелых плодах

Отражается в меркнущей бронзе сиянием алым.

Да, мы тоже оттуда, мы помним суровый Кронштадт,

Где уходят на запад суда от крутого Буяна,

Где о храбром бойце, что уже не вернется назад,

Вспоминают друзья под печальную песню баяна.

Он погиб, защищая тебя, итальянский народ,

От гнетущего душу позора, от гибельной скверны,

И шиповника огненный цвет над могилой встает —

Благодарная дань моряку от товарищей верных.

Нам, седым, петергофский десантник годится в сыны,

Прислоните же к камню, где рдеют осенние розы,

Привезенную нами сюда от кронштадтской стены,

Дорогую для сердца матросского ветку березы!

1971 г.

Если бы начертить пути скитаний петергофских десантников по кровавым полям войны, они протянулись бы на тысячи километров.

От дорог в партизанских лесах России их маршруты идут в Восточную Пруссию, в Австрию. Но, пожалуй, самый дальний из всех пока известных нам маршрутов прочертила бы стрела необычного пути кронштадтского моряка Василия Веселовского. Того самого Веселовского, с которым мы расстались, когда бойцы отряда Ворожилова уничтожили в Петергофе фашистскую агитмашину.