Проходит в полном составе секция Пик, секция, пославшая в Конвент самого Робеспьера, во главе со своим председателем гражданином Садом, бывшим маркизом. Сен-Жюст смотрит на этих убитых горем бедняков, на этих плачущих женщин, держащих на руках своих детей, на все эти скорбящие лица, и его начинает охватывать странное чувство. Он даже и представить себе не мог такой всеохватывающий, такой неистовый взрыв народного горя (ни он и никто другой!). И другое чувство, чувство, похожее на зависть к ушедшему мученику, шевелится где-то далеко в самой глубине его суровой души. Ибо если нет ничего выше борьбы за осуществление своих идей (лишь в борьбе и заключается счастье истинного революционера!), то, может быть, и сама гибель в борьбе с врагами является высшим свершением и высшей наградой в этой жизни?
– О, Марат! Твои драгоценные останки взывают нас к отмщению! Ведь живы еще твои убийцы! Очнитесь, кордельеры, и отомстите за Марата! Ибо пришло Время Гнева…
Слова очередной речи доносятся, наконец, до слуха Сен-Жюста, и, стряхнув с себя странное, почти некрофилическое состояние, пришедшее столь неожиданно, он смотрит на «дежурного» оратора санкюлотов (кажется, от секции Марселя), слушает слова его речи и без отрыва смотрит на проходящих мимо людей. Звучит полуграмотная
песня, чьи слишком торжественно-холодные слова плохо вяжутся с искренне-надрывным тоном поющих:
Народ, непреклонный, отважный,
Свершилось – ты друга лишен.
Чудовищем злобы продажной
Похищен с груди твоей он.
Кто хочет почтить величаво
Останки вождя своего –
Пусть станет преемником славы
И доблести мощной его!
Предательства и деспотизма
Пора нам сломить острия, –
Во имя Марата, друзья,
И славного патриотизма!…
[84]
Эти парижские бедняки… Кто был им Марат? Этот экс-врач, этот неряшливый публицист и этот странный депутат-мятежник? Он не был им ни отцом, ни братом, по крови он не был даже французом, он был никем для них, для всех этих нищих типографских рабочих, столяров, грузчиков, печатников и мясников. Так почему же они так скорбят о нем («Убит наш отец, наш друг – Друг народа Марат…» – Сен-Жюст уже не раз слышал даже такие возгласы на протяжении последних трех дней: «Наш отец, наш брат…»)? О, да, он, этот неистовый доктор Марат последовательно (и также последовательно безуспешно) выступал за права этих бедняков, он никогда не льстил им (как другие «народные трибуны» и газетчики, вроде «Отца Дюшена») – наоборот, он только и делал, что ругал их, ругал неистово, с беспредельной злобой отчаяния, зная, что глупый народ все равно не послушается его или послушается слишком поздно…
Проходит секция, носящая истинно революционное название Красного Колпака (бывшая секция Красного Креста), а Сен-Жюст все еще вглядывается в горестные лица парижан. Постепенно множество лиц сливаются для него в одно, и ему начинает казаться, что этот грозный скорбящий лик в красном колпаке, замаячивший внезапно перед его внутренним взором, сейчас и представляет собой истинное лицо революционной столицы, а значит, и всей Франции. О, Марат, ты, не раз до революции «открывавший» кровь своим пациентам, чтобы спасти чью-то жизнь, и уже в революцию призывавший к другому «кровопусканию», чтобы во имя спасения Свободы погубить тысячи вражеских жизней, возрадуйся же из своей могилы! Ибо после своей смерти ты достиг того, что не смог добиться при своей жизни, – всеобщего признания… Мертвые мученики не опасны, но память о них переживет их…
Сен-Жюст в мрачной задумчивости опускает голову, почти завидуя смерти революционного доктора. Да, это счастье – умереть так, как Марат, и удостоиться после смерти столь торжественных похорон. Сейчас нельзя быть уверенным, что подобное ждет кого-нибудь из них (даже и самого Робеспьера!). Хотя как неисповедимы пути Господа Бога, так неисповедимы и пути Революции…
Так, можно вспомнить, что прошедшая одной из первых секция Монблан не так давно называлась еще секцией Мирабо, великого трибуна Мирабо, Льва Прованса, первого революционера Франции первого года революции! Что теперь стало с памятью о Мирабо? Долго ли еще его тело будет покоиться в Пантеоне? А ведь и тогда, в дни похорон великого трибуна, повсеместное народное горе казалось искренним, и многие плакали и говорили о том, что умер их «отец – граф Мирабо». Где ныне эти плачущие бедняки? Да, все они здесь же, в рядах тех, кто оплакивает теперь Марата. И знаменитая секция Марселя, бывшая секция Французского театра, бывшая секция Кордельеров, сама внесшая предложение в Конвент о том, чтобы прах революционного мученика был бы непременно захоронен в ее пределах (точнее, в пределах самого знаменитого клуба), не пожалеет ли еще об этом своем поспешном решении, так же как и другой своей инициативе – уже своем четвертом переименовании – в секцию Марата? И так ли уж долго урна с горячим революционным сердцем Друга народа, подвешенная к потолку на массивных цепях (еще одно решение бывших, но все таких же неугомонных кордельеров!), будет украшать зал заседаний бывшей церкви?
Уголок рта Сен-Жюста чуть приподнимается в усмешке. Ну и что? Если люди даже «позабудут»
