Живое дерево - [37]

— Ты чего, Юрик, молчишь? — спросила осторожно мать, стремясь выведать, уж не задумал ли что её сын.

— Ничего. Дали б мне ружьё только… — сказал Юра, догадываясь, к чему клонит мать.

— Санька, наверное, хвастал, что волка убили и забыли взять, а он ночью пойдёт и принесёт его? — выпытывала мать. — Он тоже собирался в сельпо?

— Откуда я знаю? Не докладывают мне, мам.

— А чего он суетился так, будто забрал чего в голову?

— Ничего не суетился. Он хочет поскорее добраться до печки и поспать. Устал же.

Юра поел и вышел на улицу. Темнело. Желтели окна в домах. На окраине села, у Шундика, отчаянно заливалась собака. Мглистое небо быстро затягивалось облаками. По укатанной дороге потянулась волнистая, неуверенная позёмка, а в воздухе носилась колючая пыльца.

Юра, оглядываясь и представляя себя в лесу, зашагал в сельпо. Возле сельпо стояла с невыключенным мотором машина. У привязи, укрытая тулупом, хрумкала овёс впряжённая в сани лошадь. Морда и хвост у неё обросли инеем. Юру сразу осенило. Нужно ехать в лес на лошади. Он свяжет того мужика и, перекинув через седло, привезёт в село, и все будут удивляться этому, а он, этак небрежно поддерживая раненную разбойником руку, спрыгнет с лошади и скажет: «Ну, предположим, бывали раньше перестрелки почище этой».

Юра приоткрыл в сельпо дверь. Возле прилавка толклись пятеро мужиков и две старушки.

— Мне, милая, белоголовочку, — говорила одна из старушек. — А можно, Феня, две. К паре. Оно так лучше. Всё одно наведываться завтра. Так лучше седня, милушка.

Продавщица Феня Канышкина, одетая в белый мужнин полушубок, потому что в сельпо было не теплее, чем на улице, сноровисто выхватила из ящика две бутылки водки и поставила перед старушкой.

Юра подождал, пока старушка вышла, и незаметно юркнул вслед за ней. Ведь покупала водку жена Шупарского, а она купила целых две бутылки. Неспроста же. Никто в селе не покупал сразу две бутылки, если не готовился к свадьбе. Это Юра хорошо знал. Его даже в дрожь бросило от правдоподобности своей догадки. Но ему сейчас не хотелось, чтобы тот чужак пришёл в село, ведь его с Санькой в лесу ждали подвиги: костры, настоящая облава на бандита, выстрелы, раны, въезд с факелами в село на красавце Шторме. Он присел за санями, не выпуская из виду старушку.

— Эй, чего там потерял? — крикнул чей-то голос с машины, и Юра вынужден был выйти из укрытия. Как сразу заскрипел под ногами снег! Скрип выдавал его. Но можно идти по улице, не прячась, потому что никто не знает, о чём он, Юра, догадался и какие цели преследует, ходили же разведчики мимо, настоящей, смертельной опасности как ни в чём не бывало.

Никто не видел, как Юра прокрался задами огородов, утопая по пояс в снегу, к дому Шупарского. Какое счастье, что Шупарский не любил собак: Юра мог свободно ходить вокруг дома. Будь собака, она давно уже захлебнулась бы лаем, и ему пришлось бы недели за две до этого прикармливать собаку, чтобы она к ному привыкла, о таком читал он в книгах.

Юра затаился у дома и ждал, а когда ничего подозрительного, указывающего на то, что за ним следят, не обнаружил, просунулся к одному из светящихся окон и прилёг на соломе, поясом утепляющей дом. Юра так вдавился в солому, что, пройди кто рядом, не заметит. Что делать? Окно за навешено, и ничего в доме невозможно увидеть. Конечно, сразу же ему пришла спасительная мысль постучать в окно, как он не раз делал с Санькой, а когда приоткроется занавеска, зарычать или залаять по-собачьи и броситься со всех ног убегать. Но сейчас подобное не подходило.

В маленькую щёлочку виделся только потолок — и всё. Юра так и эдак пытался заглянуть под занавеску, но ничего, кроме потолка, не мог увидеть. Он совсем уж было отчаялся, как неожиданно счастье улыбнулось ему: приоткрылась чёрная занавеска и на подоконник поставили те две бутылки, которые жена Шупарского принесла из магазина. Старушка выручила. Вот теперь образовалась щёлка, в которую просматривалось всё внутри дома.

За столом в белом полушубке и чёрных высоких чёсанках сидел старик Шупарский, угрюмо глядел в угол, где висела икона, и что-то говорил. Юра прислушался. Не слышно. Только какие-то бубнящие звуки долетали до него. Ничего подозрительного в прихожей, куда выходило окно, не замечалось. Старик замолчал, приподнялся, крякнув, подо шёл к окну и, вдруг резко повернувшись, как будто решившись на что-то отчаянно-смелое, заковылял в горницу, припадая на левую ногу. Юра так и прильнул к окну. Что же Шупарский делал в горнице? Что? Юра обежал дом и припал к окну в горнице, но разве увидишь чего-нибудь в чёрном занавешенном окне, к тому же в горнице свет не горел. Пришлось возвращаться к щёлке.

Старуха поставила на стол миску с огурцами, положив рядом с ней две большие очищенные луковицы, хлеб, поставила большую банку с солью.

Юру стал пронимать мороз. Не слушались руки, а рукавицы не взял, предусмотрительно положил их сушить, чтобы в лес на облаву идти с сухими рукавицами. Не думал он, что придётся лежать под окном и мёрзнуть. Терпи теперь, казак, атаманом будешь. А мороз полз за шиворот, вот уже плечам холодно, да и пальцы на ногах пощипывало. Юра захватил руками снегу и стал тереть ладошки.