Живи, ирбис! - [21]

Так вот задумка наша в том заключалась, чтобы научить собаку самодельную мину перед самым паровозом класть, когда страховочная дрезина уже прошла. Внимания на нее такого не обратят, как на человека. Спрятаться овчарка за любым пеньком сможет. Проворства по сравненью с человеком у нее тоже не в пример больше. Да и попасть в маленькую бегущую мишень с тряского паровоза не просто. Если задуманный маневр где-то за поворотом, на закругленье выполнить, так фрицы и прицелиться не успеют — на воздух взлетят.

Не было у нас с Валеркой такой привычки, чтобы откладывать надуманное в долгий ящик. До вечера мы и ребят всех обошли, у кого можно было кое-чем разжиться в смысле оружия, и успели приволочить со станции к своей баньке обрубок рельса метра на два длиной. К счастью, землю снежком припорошило, так мы привязали проволоку к рельсу и волоком его докатили. Одна только встреча неприятная была по дороге: полицая Егорку Перфилова из переулка вынесло. Кубанка набекрень, повязка на рукаве новенького полушубка, немецкими буквами выведено — «ПОЛИЦАЙ».

Остановил нас, сапогом рельс придавил: «Куда? Зачем?» Валерка, молодец, не растерялся. Погреб, говорит, у нас провалился. Мамка велела балку новую раздобыть. А где ее найдешь, новую балку? А этот обрубок все равно никому не нужен, такой коротышка».

Отставил ногу Егорка, рукой великодушно махнул. Везите, мол, черт с вами! Были ведь среди полицаев и такие, что немцу-то служили, но и о будущем своем задумывались и соломки стелили на случай, если падать придется. С той поры, как двинули фашистов от Москвы, заметно подобрел Егорка к сельчанам. Вечерами наведывался то в один дом, то в другой и плакался тайком, будто осточертела ему подневольная служба у захватчиков, и повязка полицая будто так ему руку оттягивает, что хоть в петлю полезай. По всему было видно: пакостить своим без особой к тому нужды Егорка опасался.

Стоит ли рассказывать, как измучила нас с Валеркой проклятая эта дрессировка? Если б не важность дела, ради которого мы старались, наверно уже на второй день оставили бы свою затею, а Расплату признали бы самой бестолковой собакой на свете… И был бы этот приговор чудовищно несправедливым.

Сейчас-то я мог бы даже поклясться, что нам с Валеркой достался тогда истинный талант, не собака — блестящий самородок. Просто мы сами были неопытны, как кутята, и по-ребячьи нетерпеливы. Мы жаждали поскорее увидеть результаты, торопили, нервировали собаку, не понимая того, что она не может охватить сразу всю задачу.

А ей очень хотелось угодить нам, и старалась она из всех сил. После долгих месяцев голода, одичания она встретила наконец людей, которые накормили ее, спрятали от беспощадных преследователей. Она снова изведала ласку. А ведь это для загнанной собаки все равно что второе рождение. Особенно для той, которая осталась во всей округе одна. Не забывайте — немцы перестреляли всех ее сородичей.

Да, Расплата старалась. Она явно мучилась, если не могла понять, чего ждут от нее, что она обязана сделать. До этого я и не предполагал, как выразительны могут быть глаза умного животного. Не только растерянность, сознание вины, но, честное слово, мы замечали в них даже самое настоящее, самое подлинное страдание. Слишком много требовал от нее человек. Так непомерно много, что не знаю даже, с чем бы это сопоставить. Ну, может быть, если б трехклассника принуждали сдавать экзамен в институт.

Посудите сами: с двумя кирпичами по бокам собака должна была подбежать к рельсу, ухватить зубами узелок, завязанный у нее на груди, рывком потянуть за него (кирпичи при этом сваливались наземь) и только тогда возвращаться к хозяину.

Мы, горе-дрессировщики, добивались, чтобы все это было проделано сразу и обязательно в заданном порядке. Лишь много позже из разговора с опытным собаководом мы поняли, насколько проще было бы и для собаки и для нас разучивать программу по частям. Но то было позже. А тогда… тогда мы никак не могли оценить подвига своей четвероногой ученицы. Считали, неучи, что бестолковая собака наконец-то выполнила то, что должна была освоить сразу.

Случилось это, помнится, на третий или четвертый день наших занятий. (Нам, кстати сказать, эти дни показались месяцами). Впервые совершенно самостоятельно, без понуканий и потягивания за ошейник, Расплата на «отлично» выполнила весь урок. Посланная из-за угла, она проворно, чуть пригибаясь под тяжестью груза, пересекла огород и возле самого рельса дернула зубами узелок. Кирпичи имеете со всей веревочной амуницией остались на снегу, а наша красавица широким пружинистым наметом помчалась к нам, в укрытие.

Очевидно, инстинкт подсказывал Расплате, что она проделала наконец именно то, чего от нее добивались, и она вправе рассчитывать на самую щедрую похвалу. Трудно сказать, кто больше радовался первому успеху — мы или наша ученица. Нет, она не прыгала, не повизгивала восторженно, как ее дальняя родня — дворняжки. Только глаза ее, поначалу такие диковатые и настороженные, теперь так и светились счастьем.

Раз от разу мы все усложняли и усложняли задание: уносили рельс за пределы огорода, привязывали Расплате вместо двух все четыре кирпича, пускали ее из овражка вверх по крутому склону. Итог был одинаков: наша умница сразу же находила рельс, сбрасывала козле него свою ношу и во весь дух — к нам!