Живи, ирбис! - [20]

Слышу: внутри баньки кто-то возится. Дверь неплотно прикрыта, а через щель голос:

— Ешь, Расплатушка, ешь! Вон ведь ты худущая какая! Не стесняйся. Мало будет, я еще принесу.

Голос настолько знаком, что я уж совсем безбоязненно распахнул дверь. Валерка от неожиданности шарахнулся в сторону, спиною к стене прижался. А стены в баньке аж лоснятся от жирной сажи. Посреди пола, смотрю, вчерашняя овчарка сидит. На меня уставилась, глазищи умные, чуть светятся в полутьме. И ни тени страха в них — только настороженность. Несомненно, почуяла меня собака еще до того, как в дверь ворвался.

— Проходи, не бойся! — опомнился наконец Валерка. — Она не тронет.

— Пусть только попробует тронуть! — проворчал я, протискиваясь все же сторонкой. — Где ты ее изловил?

— Не ловил вовсе. Просто увидел, куда она метнулась от немца. В нее фриц один стрелял утром. Не попал только. А она махнула через плетень и огородами — сюда. Под стеной затаилась в бурьяне. Вот я и заманил ее вовнутрь.

Глаза мои уже освоились в полутемной баньке. Гляжу, в ногах у собаки — порядочный кус мяса.

— А это откуда? — спрашиваю.

Валерка придвинулся поближе к свету, отряхнул сажу с рукава телогрейки.

— В Ореховом овраге немцы лошадь недавно пристрелили. Захромала которая. Ну, вот оттуда и принес. Для Расплаты на всю зиму бы хватило. Сейчас уже холодно, не испортится.

— Это собаку так назвал — «Расплата»?

Валерка чуточку смутился.

— Ну, назвал. Ее все равно бы немцы застрелили. Они всех собак в округе перебили. Может, эта одна не даром погибнет, отомстит фрицам. Оттого и Расплата. С ней только позаниматься немного, и такой она фрицам салют может устроить!

— Ну, ладно. А почему от меня тайком? Вместе нашли ее вчера, вместе и дрессировать будем.

— А я разве против? — пожал Валерка плечами. — А насчет утайки, неизвестно еще, кто от кого больше таится: ты от меня или я от тебя.

— Это ты о чем?

— Да хотя бы о брате твоем — Николае. Так уж, думаешь, не догадываюсь, где он и чем занимается. Один, что ль, он такой?

Тут уж я напустился на приятеля.

— Гадать можешь, сколько угодно. Хоть на картах, хоть на кофейной гуще. Только язык держи на привязи. Понятно?

— Будто без тебя не знаю! — обидчиво нахмурился Валерка. — Маленький, что ли?

Больше часа просидели мы тогда в полутемной баньке, обсуждая свои не по-детски сложные дела. Условились, у кого из мальчишек и под каким предлогом можно выманить оружие и патроны. Спрятать все до прихода Николая решили в той же баньке, где будет жить Расплата: все-таки — охрана, не каждый сунется.

— А натаскивать овчарку будем не на танки или машины — на поезда, — сказал я. — Такое есть распоряжение.

Собака давно перестала есть и внимательно прислушивалась к нашему разговору. Она настораживала уши и поворачивала красивую породистую голову в сторону говорившего. И глаза ее при этом были так выразительны, будто она понимала, что речь идет о ней и покорялась уготованной для нее участи. Во всяком случае, мы чувствовали себя с Валеркой неловко. Что ни говорите, обрекать на гибель живое, может быть, даже мыслящее существо не так-то просто, во имя каких бы высоких целей это ни свершалось.

Валерка с некоторой опаской притронулся к загривку овчарки.

— Ты ешь, Расплата! Не смотри на нас. И слушать тебе тоже пока нечего. Ешь!

— Постой! — сказал я. — Убери до времени мясо. Если решили дрессировать, надо, чтобы каждый кусок она чем-то заработала. Когда Николай наш Ингу дрессировал, она только заработанное ела. Была у нас овчарка.

А насчет того, чтобы на верную гибель собаку посылать… По-моему придумать чего-то можно. Ну, скажем, сбросила она взрывчатку на рельсах (лучше, конечно, прямо перед паровозом, когда машинист затормозить уже не успеет) и… и пусть себе спасается. Если не дура, из-под самых колес выскочит.

— В зубах, что ль, она понесет взрывчатку? — перебил Валерка. — Тут одной ведь гранатой не отделаешься. Чтоб паровоз свалить, ой-ой сколько нужно! Может, целых полпуда. Хорошо, если на спине столько унесет.

— Пусть полпуда, — говорю. — Можно ведь такой узелок словчить у нее на груди, дернет зубами, и весь груз на рельсы брякнется. Все ведь дело в том, как увязать ту взрывчатку.

…Здесь пора вам объяснить, почему мы с Валеркой ухватились за эту затею с дрессировкой. Не ради ребячьей забавы. Дело в том, что к тому времени в нашей округе уже загремело под откос несколько эшелонов с фрицами. Враги стали крайне осторожны. Порубили леса вдоль железной дороги, чтобы видно было всякого, кто вздумает подойти к рельсам. Поезда пускали только днем. Да и те шли с предосторожностями всякими: впереди мотодрезина катится, три-четы-ре платформы с балластом перед собой толкает, а уже за нею метрах в двухстах — воинский эшелон. И на дрезине, и на паровозе — автоматчики. Заметили кого у рельсов — без предупреждения стрельбу открывают. Людей по одному подозрению на площадях вешали. Двое и в нашем поселке погибли таким образом.

Ну, а собак немцы пока что не держали под подозрением. Если и перестреляли всех, то всего лишь за ненависть к мышиным шинелям. Уж больно люто кидались на захватчиков всякие там жучки и полканы, будто и впрямь различали, что они немцы, и есть самые опасные разбойники. Расплата, видно, похитрей своих сородичей оказалась, потому и уцелела.