Живи, ирбис! - [22]

Мне не терпелось похвастаться успехами перед Николаем. Но брат все не появлялся дома. Мать извелась. Каждую ночь по нескольку раз вскакивала с постели, кидалась к окну. Напрасно! Никто не царапался в ставню, только ветер шуршал поземкой в темноте.

А под полом баньки между тем скапливался целый арсенал трофейного оружия. Мальчишки ведь и в войну остаются мальчишками. Их не останавливали причитанья запуганных матерей. Исхудавшие, грязные, полуголодные, шарили они в полях, перепаханных снарядами, залезали в люки искореженных танков, сдирали прицелы с орудий. И уж, конечно, не упускали случая протащить под полою вороненый немецкий «вальтер», штык или пригоршню патронов, постукивающих в кармане, как кости.

Малышей к этому собирательству толкала извечная страстишка подержать в руках «всамделишное» оружие, а старшие надеялись рано или поздно пустить свои находки в дело против захватчиков. У таких нетрудно было выманить любой трофей, если намекнешь, кому и для каких надобностей он предназначается. Беда лишь в том, что не с каждым заговоришь на эту опасную тему — не всякий даже из взрослых умеет держать язык за зубами. А погибнуть в ту пору можно было из-за сущего пустяка.

Вот к примеру…

Идем мы как-то по улице с очередного обхода. Не совсем налегке: у Валерки под телогрейкой заряженный автоматный диск, у меня в кармане — чуть поржавевший браунинг. Раздобыли все это у бывших своих одноклассников из железнодорожного переулка. Темнело уже. Значит, вот-вот комендантский час начнется. Это время, когда никому на улицах появляться нельзя: немецкий патруль имеет право в каждого стрелять.

Само собой, торопимся, ногам пощады не даем. И до дома уже немножко осталось — полквартала каких-нибудь. И тут, надо же, патруль навстречу! Вышагивают два фрица по самой середине улицы. Автоматы на груди. Отвороты пилоток на уши напялены — холодно. А маршируют лихо, по-хозяйски. Снег под сапожищами только — хруп-хруп!

Мы было с Валеркой стрекача — хотели в чужой двор нырнуть. Слышим: «Хальт!» И затворы на автоматах лязгнули. Ничего не поделаешь, остановились.

Подходят немцы: «Хенде хох!» — командуют. Я-то поднял руки, мне можно. А Валерка притворился, будто не понимает. Ему только подними руки — диск из-под мышки на землю грохнется. Здоровенную оплеуху получил за ослушание, на ногах не устоял. Может, даже к счастью. Потому что лежачего не стали обыскивать. А меня для проформы похлопал рыжий детина по бокам и сапожищем под зад проводил. Не додумались, олухи, что у таких пацанов против них, паразитов, оружие может быть припасено. Ну, а, если б по-настоящему обыскали, наверняка, не пришлось бы мне рассказывать вам эту историю.

Валерка, едва опамятовался, на меня напустился: когда же, дескать, Николай твой явится, заберет добро накопленное. Не то при-хлопают вот так среди улицы, и труды все понапрасну пропали. А я и сам про Николая, может быть, сто раз на день вспомню: почему не появляется так долго, жив ли?

Весточку о нем совсем неожиданно получил. Подзывает меня вскоре после этого случая один до черна измазученный дяденька. Неподалеку от станции дело было. Я жмыха кусище раздобыл на бывшей совхозной кормокухне. Иду довольный, грызу со смаком и соображаю, что нужно ведь еще и для матери с бабушкой понемножку оставить. Вдруг этот дядька измазученный окликает меня по имени. Не сразу узнал его. Дмитрий Игнатьич оказался — нашего отца знакомый. В депо на станции слесарем работал, где и отец мой до войны трудился.

Выспросил вначале про мать, про бабушку, потом помолчал, выжидая, когда пройдет мимо тетка с узлом, и говорит:

— Николай привет шлет. Мать успокой. Окажи, все хорошо у него. А тебе, Федя, просил передать, чтобы с тем делом, какое ему наобещал, ты бы не связывался. Не для ребят это занятие. Опасно. Себя клянет он, что толкнул тебя на такое.

Я, конечно, обрадовался, что жив Николай, и Дмитрию Игнатьичу наказываю, скажите, мол, брату, чтобы непременно наведался домой. Поскорее чтобы и лучше б даже вдвоем. И мешки чтобы прихватили, если есть, а нет — здесь, на месте, как-нибудь разживемся.

На этот раз не заставил Николай долго ждать себя — на следующую же ночь и заявился. Но только, как ни умоляла его мать, дома и часу не остался. Выманил меня в сени. Пойдем, говорит, показывай свой арсенал.

Мать, само собой, в слезы: «И меньшого втравили! Хоть бы его-то пожалели. Дитя еще совсем!»

Утешаем ее в два голоса, а сами — во двор и огородами — к баньке. В своем-то краю изучили мы тропки, по каким ни немцы, ни полицаи не шныряют. Дорогой про Расплату Николаю отрапортовал. Усомнился брат, чтобы за такой срок можно было собаку-подрывни-ка подготовить. Но, если, говорит, правда, цены ей не будет. Вот только не с обрубком рельса, а на всамделишных путях испытать бы ее разок. Если и там сработает, тотчас же ее на довольствие ставим в отряде. Женщины маскировочный халат ей сошьют, чтоб на снегу вовсе незаметна была.

Есть, говорит, у нас и мастер по минам. Специально для собачьей тяги сконструирует игрушку. И с механическим взрывателем может, и чтобы от вибрации срабатывала, и даже от теплоты паровозной топки. Потом-то я узнал, что не кто иной, а как раз Дмитрий Игнатьич из депо, и был у них тем золотым специалистом.