Живи, ирбис! - [19]

Валерка дернул меня за рукав:

— Федьк! А ведь собака-то — ученая! Ты знаешь, чего она кинулась туда? Ее учили танки взрывать. Не веришь? Под хутором Леснянским такие вот овчарки больше десятка немецких танков подорвали. Не иначе, и эта оттуда.

— Скажешь еще! Собаки-то и сами ведь вместе с танком подрываются, — заспорил я.

— А эта вот уцелела! — настаивал на своем Валерка. — Может, заряд не сработал. Или просто не успели в дело ее пустить…

Валерка осекся, глянул по сторонам и, хотя никого поблизости не оказалось, перешел на шепот.

— Что если ее против фашистов пустить, а? У меня пара немецких гранат есть, еще кое-кто из ребят, я знаю, припрятывал. Как пойдут немецкие танки либо машины с солдатами, навязать на нее побольше взрывчатки…

В то время я не верил, чтобы из Валеркиной затеи что-нибудь вышло. Кто из мальчишек не мечтал тогда отомстить захватчикам? Только не просто то было, ох, не просто!

Впрочем, собаку нам так и не удалось приманить к дому. У заброшенного совхозного тока, посеребренного инеем, она остановилась и уже не подпускала к себе и словно бы оглохла ко всем ласковым словам.

Вспомнить о четвероногой незнакомке мне довелось поздно вечером, вернее даже ночью. Жили мы в то смутное время втроем: мать, бабушка и я. С приходом немцев бабушка стала готовиться к смерти. Раскопала в чулане старую закопченную икону, очистила ее, протерла маслицем и повесила в переднем углу. Каждый день молила она господа, чтобы поскорей прибрал ее, старуху, потому что сил уж нет смотреть, как чахнет народ под пятою чужеземцев.

Мать моя иссохла и почернела в постоянном страхе за отца, который сражался по ту сторону фронта, и за старшего брата Николая. Тот, хоть и обитал где-то неподалеку, но к смерти стоял, может быть, даже ближе, чем отец.

Ночевать дома приходилось ему не часто. И заявлялся он в свой дом неизменно тайком. В тот раз поскреб в ставню тоже далеко за полночь, когда уже давным-давно наступил комендантский час. Как всегда в подобных случаях, мать выметнулась в сени переполошенная, всхлипывая и причитая испуганным полушепотом.

Чтобы не возбуждать подозрений, света не зажигали. Впотьмах брат хлебал из чашки холодные щи и глухим простуженным голосом отвечал на расспросы матери. Отвечал устало, неохотно и скупо. Видимо, откровенничать он не имел права даже с матерью. Словоохотливым соседкам мать говорила, будто б Николай уехал в город искать работу. Но я-то догадывался, я-то знал, что у него была за «работа».

Когда Николай забрался на печь и улегся рядом со мной, я снова ощутил исходивший от его одежды запах лесных костров и застарелого пота. Спал он плохо: Ворочался, стонал, кашлял. Просыпаясь, подолгу лежал неподвижно, прислушивался к шуршанию сухой снежной крупки за окном и все думал о чем-то нелегком.

С начала войны старший брат как-то быстро повзрослел, отдалился от меня, ото всех ребячьих интересов, ушел в сложный и опасный по тем временам мир взрослых. Мне очень хотелось снова приблизиться к нему, заслужить полное его доверие, разделять с ним опасности.

Выждав минуту, когда он проснулся и затих рядом, сдерживая дыхание, я прошептал как бы в полусне:

— А у меня три гранаты есть. Две немецких с длинными ручками и одна наша, лимонка.

Николай совсем перестал дышать и в темноте повернулся ко мне лицом.

— Еще я знаю, где Вовка Защепин немецкий автомат припрятал, — сказал я. — А у Валерки патронов к нему целая шапка наберется. А то и больше.

Николай погладил меня по голове, задержал на моей щеке большую шершавую ладонь.

— Надо, чтобы все это оказалось где-то в одном месте. Чтобы прийти ночью и разом все забрать, — сказал он. — Только без всякого шума! Если хоть один из ребят проболтается… Сам знаешь, что от этого может быть.

— Конечно, знаю! А еще мы с Валеркой собаку нашли, которая танки взрывать может, — сообщил я, польщенный вниманьем Николая. — Если ее еще подучить немножко, вполне может пригодиться… в вашем отряде.

Рассказ про овчарку Николая заинтересовал меньше. Он только заметил, что, если уж дрессировать, то лучше чтоб собака на поезд кидалась, не на танк. Больше было бы проку.

Наутро я проснулся, охваченный безотчетной тревогой. Николая рядом не было, он исчез по обыкновению затемно. В голове еще не развеялись обрывки сумбурного сна — бегущие люди, кипенье пламени над черными крышами, выстрелы.

Первое, что предстояло мне сделать, — это пробраться огородами в закопченную бесхозную баньку и проверить, целы ли запрятанные под прогнившими половицами трофеи. (Про себя я солидно именовал гранаты «боеприпасами). Потом необходимо было найти Валерку и обсудить с ним вопрос почти государственного значения: как, под каким предлогом выманить у поселковых ребят оружие и всяческое военное имущество, которое очень могло бы пригодиться Николаю и его друзьям. Конечно, скажи мы только пацанам, для чего собираем воинский скарб, каждый отдал бы нам с руками свое богатство. Но у кого же повернется язык выболтать военную тайну? Да, тут надо было думать и думать.

Поглощенный этими заботами я лишь в последнюю минуту заметил, что кол, которым так надежно была приперта дверь бани, валялся в стороне. Значит, кто-то побывал внутри. У меня захолонуло сердце: уж не фрицы ли шарили с полицаями? Может, нашли оружие и теперь подкарауливают из-за угла, не явится ли хозяин. Я уже прикидывал, не повернуть ли обратно, и что бы такое наврать правдоподобное, если схватят.