Живая защита - [80]

В открытую дверь просунулось озорное лицо Ванька Вендейко. Следом показался Гришка. Вошли. Гришка поморщился.

— Припахивает. Что же без нас?

«Пришли помогать», — догадался Павел и ответил:

— От молодой жены разве оторвешь.

— Дык… не на всю ночь.

Гришка бегло кинул глазами на барабан, на тускло поблескивающие станки. Ничего срочного или объемного не видно. Конечно, не на всю ночь. На два-три часа. Стоит ли о них говорить? Трое по три часа — это уже девять часов для одного. Нынче, завтра, еще когда-нибудь, глядишь, дело у Барумова сдвинется. «Эх, слесарь! — вздохнул Гришка. — Как инженер ты, может быть, ничего, но слесарь из тебя…»

— Вот как надо!

Он выхватил у Барумова тряпку, бросил под ноги. Из-за ящика с концами достал жесткие проволочные щетки. Еще не забыл, что где лежит. Продрал щеткой по горбу лениво протянувшегося барабана, до боли в зубах завизжала проволочная щетина, скребя по тяжелой железной туше, вслед за ней металлическим блеском засверкали густые полоски.

— Вот как надо! К нему в гости приперлись, со свеженькой рыбкой припожаловали. Теща такую прислала, что есть жалко. А он… поминай как звали. Ну-с, что делать?

Гришка чистыми концами вытер руки; сбросил на скамейку пальто. Ванек хотя и ни к чему не дотрагивался, но тоже потер в ладонях тряпку, небрежно, одной рукой, как и Гришка, подбросил над скамейкой пальто.

— Сначала убрать ржавчину.

— Эт-то нам очень даже понятно. Умыть, одним словом. Потом?

— Снять ножи.

— Сумеем. А потом?

Длинно продрала щетка по барабану. Это Ванек приступил к работе.

— Погоди-ка, — приказал Гришка.

Ванек замер.

— Скажи, Павел Егорович, такое дельце. — Гришка говорил небрежно, будто под руку подвернулся пустяк и с ним между прочим надо разделаться. Но напряженный взгляд говорил: на душе скребет. — Меня опять вызывали в милицию.

— Допрашивали?

— Да нет… Вроде бы советовались. Но я не дите… Почему затормозил, почему сам не полез на цистерну, а Дедюх? Судить будут?

— Официально обвинили?

— Нет, я ж говорю, вроде советовались.

— Это они ищут виновника, пока судить некого.

— Так можно и сказать?

— Кому?

— Моей, законной… Слезами обливается. Боится, как бы не запрятали за решетку.

— Так и скажи.

— Ну, что ж, так и запишем. Поехали!

В мастерской опять оглушительно завизжало.

3

Работа над машиной отключила Барумова от нервотрепки при встречах с Тузенковым и Зимариным.

С радужными думами в выходной день Павел подъезжал на тракторе к лесной полосе. Мартовское солнце пристально всматривалось в осевший снег. Мелкими конопинами покрылась затвердевшая белизна. Трактор обогнул полосу, по краю угасающего сугроба, вытянутого от последних кустов посадки, выбрался к железной дороге. Снега здесь было мало. Зато в середине полосы угрюмые, начавшие темнеть навалы обволокли деревья, оставив снаружи только их вершины. Туда забираться нечего. Достаточно одного ряда желтой акации, что пыталась догнать жилками своих стволов многометровые деревья. Если помедлить еще год или два, акация устареет, начнет усыхать. Но если срубить, то за лето подымется поросль и станет непробиваемой стеной для любого ветра.

Ребристые колеса «Беларуси» оставляли неглубокие вмятины. В тракторных следах виднелись мерзлые комья и придавленная к земле волокнистая бело-желтая трава. Перед радиатором поперечный каток уперся в куст акации. Павел остановил трактор, спрыгнул на землю.

Смотреть-то еще нечего. Мотор «Беларуси» работал ровно, позади трактора компактно поблескивал схваченный гидравлическими подвесками агрегат.

Не терпелось начать работу. И в то же время приступать боязно. Пока у него была надежда на успех, ею он жил. А что станется в случае провала?

Поднялся в кабину, волнуясь, включил измельчитель. Через заднее окно увидел, как блеснула косая полоса острого ножа. Она поползла по барабану вперед, словно стремясь поднырнуть под трактор, и скрылась, ускользая в железный кожух. И уже не различить ни одного ножа. Вертелось что-то сверкающее, образуя сплошную бесконечную ленту, намотанную на гудящий цилиндр. Отпустил педаль. Трактор оседлал куст и подмял под себя. Длинные ветки хлестнули по решетчатому радиатору, упали вершинами вперед по ходу трактора и с каждой секундой становились короче, словно радиатор заглатывал их.

Вдруг трактор напрягся, без того маленькая скорость упала. «Прибавь!» — приказал себе Павел. Мотор взревел, и позади, за кабиной, пронзительно завизжало. Оглянулся. Из-под барабана дугою поднялся белый поток мелких щепок. И вмиг пронзительный визг замолк. Трактор пытался вырваться, уйти вперед, но кто-то цепкий и сильный держал его. Казалось, мотор вот-вот заглохнет. Павел надавил на педаль сцепления. Мотор чихнул радостным выхлопом, облегченный, успокоился. Лишь мелко вздрагивала кабина да мерно гудело под капотом.

«Вот и первая задача», — подумал Павел, открывая дверцу.

На барабане гибким изжеванным пучком были намотаны стволики акации с ободранной светло-зеленой корой. Срезать их, измельчить ножи не могли. Вот и остановился трактор, вот и начал глохнуть. Но почему ножи вначале резали, измельчали, а потом не справились?

Павел прошел по следу. Щепки разбросаны равномерно, они были мелко натесаны, словно кто-то, играясь, нарезал из гибких сырых стволиков тонкие ломти, похожие на стружки сыра. Это хорошо, быстро сгниют. Но пеньки были никуда не годные — срезы размочалены, в расщепах. От таких пней хорошей поросли не жди. Вот это плохо. Почему размочалены? Почему расщепы?