Живая защита - [43]

— Да, лучше не пытайтесь, — тотчас сдержанно сказал Тузенков. — С этим человеком лучше всего не водить знакомство. Он умнее всех. Он все знает и умеет. А наше место в передней, на лавке.

— Ничего не понимаю! — развела руками Лена.

Заиграла гитара.

— Потанцуем, — опять предложил Павел.

— Подождите… Очередь Владимира Анатольевича Тузенкова.

«…Произнесла так, словно знакомы десять лет. Чтобы его настроение поднять. Считает, что у Павла все в порядке, с ним можно попроще. Правильно считает, жаловаться не приходится. Пусть этот Вовочка жалуется на свою судьбину…»

Павел неотрывно следит за танцующими. Вовочка преобразился. Оживленность в лице. Говорит, говорит… Ни улыбочки, ни вольности в танце. Как вначале обнял за талию, так и держал Елену все время. Расстояние почтительное, осанка — точно выступает на конкурсе. Это он может. Не только во время танца…

А с Леной что-то произошло. Подошла и — ни слова.

— Вас обидели? — спросил Павел.

Лена посмотрела со вниманием.

— Павел Егорович, я сочувствую.

— Чем же я вызвал сочувствие?

— Многим.

Отвечает так, словно Павел сделал ей неприятное. Голос повышен, улыбка вялая, искусственная.

— И все же?

— Да вам-то не все равно? Ну, хотя бы утечкой информации о вашей биографии.

— О-о-о… Разве я что-то скрывал от вас?

— А почему вы должны откровенничать? Мне ваша откровенность не нужна. Немного досадно. Вела себя, как девчонка, равная с равным. А вы, оказывается, семейным человеком уже побывали. Вы действительно все знаете и многое умеете.

Павел смерил тяжелым взглядом Тузенкова.

— Спасибо, Владимир Анатольевич, за услугу.

У Павла закипело, загорелось в груди.

— Да, уважаемая Елена Яковлевна, считался женатиком. А для вас что обидного?

Лена стиснула губы.

— Ничего, — и направилась одеваться.

— Ты сказал правду, — процедил Павел.

— Я хочу остаться одна, — в темноте обронила она.

Павел шел сбоку, ожидая смягчения.

— Мне совсем не нужно ваше провожанье…

Слышит, не глухой. И все равно топает и топает, не отставая. У дома загородил собою калитку.

— Я не хочу, чтоб вы ушли с таким настроением.

— С каким? Вы говорите так, будто у нас какие-то… интимные отношения.

— Не знаю, как их назвать. Но не простые же!

«Да что я прилип! Влюбился? Самолюбие? Чепуха все это…»

— Спокойной ночи, — сухо откланялся Павел.

В доме Лидии Александровны свадьба была в разгаре. Гришка плясал. Он дробной чечеткой наступал на Казьмича, тот притопывал ногой и шлепал ладонями. Плясунов окружил весь девишник. Девчушки в такт магнитофонным звукам пели, слова песни сливались в разноголосый шум.

У самой двери встретилась Лидия Александровна. Рядом стоял раскрасневшийся Тузенков. Наверно, только что танцевали. Лидия Александровна с удовлетворенной улыбкой смотрела на партнера. Совсем по-юному, с кокетливым полуоборотом обратилась к Павлу:

— Проводили? Раздевайтесь.

— Я зашел попрощаться, пожелать молодым счастья.

— Это благородно… Виден опыт зрелого человека.

«И эту посвятил!» — понял Барумов. Он отошел от Лидии Александровны и стал ждать конца пляски…

Гришка метнулся в сторону, кинул в чьи-то руки пиджак. Широкие рукава белой рубашки, похожие на расправленные крылья большой птицы, дрогнули, словно на них дунул ветер. Гришкины глаза радостно заблестели.

Послышался дробный стук сапог, сначала еле заметный, потом усиливавшийся до того, что звонкая мелодия пропала. Он стоял на месте. Не посмотришь на ноги и не догадаешься, что танцует. Глаза смотрели куда-то над головами, на лице блуждала счастливая улыбка.

Вдруг он качнулся влево, вправо и, словно защищаясь от магнитофона, поднял над головой руки. Гришка будто вырос. Казалось, Лидия Александровна, Ванек, распарившийся в пляске Казьмич — все стали маленького роста и над ними, усиливая музыкальные приливы, сейчас могли господствовать только эти руки и веселое лицо танцора.

Магнитофон гремел все громче. Когда в звоне оркестра исчезло четкое постукивание сапог, музыка вдруг оборвалась. Будто кто-то невидимый резанул по ленте. В наступившей тишине слышались только ритмичные удары каблуков о крашеный пол и шелест поднятого к электрической лампочке ослепительного шелка. Потом, раздвигая рассыпчатую чечетку, начал прорываться тихий прозрачный вальс.

Рядом с Барумовым Ванек держал под руку рыженькую и тоном обреченного человека объяснял:

— На тот год — в армию. Жениться нельзя. Если б не служба…

Гремел магнитофон, звенели голоса…

3

Приехал корреспондент. С блокнотом, торчащим из кармана пальто, он прошел в общежитие и спросил Барумова. Сели за стол. У корреспондента бледное худощавое лицо, толстые круглые очки в черной оправе. Скулы выпирали так, что казалось, вот-вот кожа прорвется. Зрачки сквозь выпуклые стекла устремились на Павла черными остриями.

— Признаться, не ожидал найти живого человека.

— Это почему же? — спросил Павел.

— Такие письма обычно пишут анонимщики. Резко очень. Скажите, на вашей дистанции уже посажены полосы для защиты будущей контактной линии?

— Это не полосы, а убожество!

Корреспондент уставился в глаза Павла; голос у него приятный, нежный басок, голос умного взрослеющего мужчины. С таким человеком хорошо сидеть в купе дальнего поезда или с удочкой на берегу реки. Но что для него Кузнищи? Побыл день-другой, да и помахал ручкой…