Живая душа - [23]

Сено мы спасли, не унесло рекой.

На людях я старалась твердо держаться, а когда оставалась наедине с собой, места не находила. Как дальше колхозом управлять? Что делать? Опыта ведь никакого. Спасибо Степановым письмам; хоть и на расстоянии, а все же помогал он мне, советовал. Снаряды рвались над его головой, а он думал о нас, светлая головушка.

Последнее его письмо хочу переписать слово в слово, как есть:

«Добрый день, мама, Анна и Александр. Пишу в окопе. Жив пока. А пали многие. Немец прет, сегодня отбили две атаки. Танков и всякой техники у врага больше, трудно нам приходится. Пока отступаем. Но не всегда так будет. Остановим немца и погоним назад, доберемся до самого логова Гитлера, чтобы никогда больше не полез на нашу землю. Придет такой день!

Сейчас всем нам надо держаться что есть силы. Знаю, что и вам в тылу нелегко, но ничего не поделаешь. Война есть война. Надо бороться за жизнь, которую построили.

К тебе, Анна, у меня большая просьба. Или приказ, понимай, как хочешь. Коли осталась за меня, держись, береги колхоз так же, как сына. С людьми будь доброй, но твердой, ничего не бойся. В тебя, в силу твою должны верить люди. Если погибну, пусть памятью мне будет колхоз «Югыдлань», так же, как и сын Александр. Может, и не погибну — голову под пули не подставляю. Может, еще увижу вас не во сне, а наяву. Очень соскучился. Карточка, на которой мы все вчетвером, всегда со мной. И сейчас лежит она передо мной: на левом колене — карточка, на правом — пишу.

Живите хорошо. До свидания. Длинно писать некогда — почтальон торопит. За меня не волнуйтесь, вернется ваш солдат. Целую вас всех. Степан.

4.8.41 г.».

Четвертого августа отправил письмо, а на следующий день погиб мой Степан. Извещение получили. Как погиб, при каких обстоятельствах, тогда не писали, — просто «погиб геройски». И точка.

Свекровь от такой вести слегла. К смерти стала готовиться. Я за ней, как за ребенком малым, ходила, видела, что силы ее на исходе.

— Умирать мне пора, — говорит.

— А ты ее не торопи, смерть-то.

— Зачем мне жить? Ведь теперь уйдешь от меня, коль Степана не стало.

— Куда же мне идти?

— За другого выйдешь, в двадцать семь лет одной оставаться никому не захочется.

— Гляди-ко! За меня тут уже все решили! Нет, маманя, одного мужа мне достаточно, другого не надо.

Как просветлело ее лицо от этих слов! А спустя еще немного времени поднялась старушка, стала, как и раньше, за домом присматривать, в чем могла, мне помогала.

А мне с горем в одиночку пришлось справляться. Прижму, бывало, к себе Сашку и плачу всю ночь. Под мой плач он и засыпал.

Наутро встаю и с сухими глазами к людям выхожу. Кому пожалуешься, кому душу бередить решишься? У каждого та же беда, то же горе. Война, она никого слезами не обделила.

Село наше, Вилядь, небольшое, сто с лишним дворов. На войну ушли семьдесят девять человек, а вернулись только шестеро, И то кто без ноги, кто без руки. Один Толя, сын Ефрема Порошкина, без единой царапины остался — наводчиком на «катюше» был.

В то раннее утро девятого мая я в полях была, ходила смотреть, как рожь перезимовала. Снега в тот год большие выпали, озимь хорошо сохранилась: поле пылало темно-зеленым пламенем. В одном только месте кусочек желтел. Видимо, осенние дождевые воды там задержались, вот озимь и поморозилась. Подошла поближе, гляжу, а там действительно воды полно. Лопаты у меня не было, пришлось руками вырыть канавку, чтобы вода сошла — надеялась, может, выживут ростки.

В село вернулась, когда солнце высоко над головой стояло. Из избы Митрея доносились звуки гармошки: вроде никакого праздника, а там почему-то пели и плясали. Я удивилась, решила войти, посмотреть, что там делается, что за веселье.

Вошла, а там женщин двадцать, цепью друг за дружкой встав, пляшут, притопывают, а жена Митрея им на гармони частушки играет. Какой из нее гармонист — только басы на левой стороне нажимает. Увидали меня, зашумели:

— Анна, не гони ты нас сегодня на работу, праздник у нас большой! Победа, конец войне!

— Кто сказал? — не поверила я.

— Почта Нина сказала, ей звонили из города, велели, всем передать.

Радио в те времена у нас в селе еще не было, вот Почта Нина вместо радио и работала:

— Победа… — только и смогла я сказать. — Степушка!!

— Мы уже в сельпо сбегали, выпить успели и тебе оставили.

Они говорят, а до меня слова, как сквозь вату, едва доходит: Степа!

Выпила я водки целых полстакана, а ведь до этого никогда и в рот не брала. Потом мы петь стали. Все довоенные частушки перепели, новые прямо на ходу сочинять стали. Может, не очень складные получались частушки, да так сладко было их петь и плакать!

У меня миленок был,

Он со мной расстался,

На войне он воевал —

И в земле остался.

Ох, Степушка, сердце ты мое, солнышко ты мое!

Незамужней плохо быть,

А вдовою хуже,

Лучше мне совсем не жить,

Потерявши мужа.

Наревелись мы вдосталь, не пряча и не стыдясь своих слез, и я вместе со всеми.

С окончанием войны работы в колхозе не убавилось. Остались мы без мужиков, и теперь надеяться было уже не на кого. И детям нашим доставалось в каникулы — наравне со взрослыми трудились. Я своего Сашку косить научила и все подгоняла — быстрей, мол, да быстрей. Он однажды пожаловался — мальчишка ведь совсем: