Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [52]

65

Мирской же тот беспорядок и смута так были необычайно велики[232], что больших нельзя себе (и представить), и невозможно что-нибудь подобное привести для примера из древних событий, и не может быть ничего подобного – о Христе Царю! – даже в последующее время, но это было первым и единственным, не имея нигде себе подобного. Однако как будто этого было еще недостаточно, и вот, благодаря крайне усилившемуся греху, к этому присоединяется еще гораздо худшее. Ибо когда вместе с пагубными политическими раздорами появились от зависти и честолюбия и церковные, тогда все, как обыкновенно говорится, стало поистине какой-то мешаниной (κυκεών). Ибо кому было наставлять и сдерживать других, когда Церковь, имеющая своей обязанностью подавать пример (κανονίζειν), сама нуждалась в примере, а вернее, находилась в крайне испорченном[233] состоянии, занимаясь раздорами и соперничеством. Знайте все и рассказывайте, что сперва поборник правой веры, итальянец тот[234], который сначала оделся было лукаво в овечью шкуру и как будто был ревнителем нашего двора, разумею Христово стадо, потом оказался внезапно волком аравийским, ищущим, кого бы сожрать.

Когда же дела римлян приняли благоприятный оборот и мятеж прекратился, а согласие и мир стали господствовать, прекрасно соединяя со всех сторон Церковь с государством, тогда они вместе согласно и решительно вынесли заслуженное осуждение ему, а вместе с тем и самим рассечениям[235] в Божестве и хулам, изъяв его, как бы какую-нибудь заразу, из нашего священного собрания. Тогда он, сбросив лисью шкуру, как нисколько уже не полезную, открыто стал мудрствовать об отеческой вере согласно с латинянами, заняв первое место среди их иереев и учителей. Его ученик[236], переняв от него испорченность и дерзость, – увы! до чего дошло зло! – произвел настоящий пожар в Церкви, остатки которого еще и теперь шумят, покрывая некоторым дымом и мраком лица некоторых. Покровитель и защитник[237] нового этого предателя[238] Церкви, воспользовавшись неистовством и завистью некоторых, как предлогом (ибо он был известный хитрец и весьма искусен в этом, смотря по обстоятельствам времени постоянно меняя вид, подобно хамелеону), как бы в какой меланхолии и опьянении, дерзко, бесстыдный, отвергает (διαγράφει) благочестивое письменное определение Церкви, которое и сам раньше других подписал, когда еще был здравомыслящим, прикровенно анафематствуя все содержание правой веры, причем, конечно, и себя прежде всех других, как раньше других подтвердившего, как я сказал, это и рукою и мнением. Вместо этого он вводит, увы, противоположное учение, называя первое сумасбродным и достойным смеха и объявляя себя судьей церковных догматов (ибо с такими мыслями он будто подавал голос и за отвергнутое им учение) и имеющим власть любое определение, смотря по желанию, то признавать, то отвергать, обращая, таким образом, высочайшее учение о Боге как в детскую игру камешками или в шашки и не уступая цинику Диогену[239], который говорил, что все пути одинаковы и совершенно безразлично, идет ли кто отсюда туда или, наоборот, оттуда сюда, ибо, делая это, ужели он не вычеркивал нас[240] позорно из своего списка!

Так, подделавшись к нему, учил его изменник[241] благочестия, долго притворявшийся безмолвником и дружественным нашему любомудрию, с великой скрытой хитростью направляя его к желанной цели, хваставшего, что он всем[242] управляет. Однако негодные, защитниками православия, как бы каким-нибудь сильным оружием, словом благочестия соборно с позором низвергнутые и сокрушенные, заслуженно были наказаны за свое неистовство. А когда потребовалось и откровение свыше, и решение самого Промысла, как было в обычае у мудрого, – для более ясного представления дела простейшими и для не могущих пускаться в глубокие исследования – и являлась опять нужда в Петре[243], а также в бывшем после него Александре[244]и дивно действовавших в их духе для ниспровержения одноименного древнему неистовства[245], тогда всем этим явился у нас Савва, предсказаниями и откровениями свыше прекрасно и сильно укрепляя правое учение благочестия. А как? Это будет ясно из рассказа. Но следует быть внимательными, а не мимоходом слушать о таких делах.

66

От оставшихся и тлеющих тех углей возгорелся огонь лжеучения, раздутый ветрами лукавого, под которыми я разумею возмущения и брани и пагубнейшее разделение единоплеменных, как выше было сказано, в то время как пагубная страсть к соперничеству, как бы какое-нибудь липкое вещество, ежедневно, к несчастию, все возрастала и, хотя правая и непогрешительная сторона твердо стояла в добре и умножалась, противная некоторой хитрой лестью и убеждением, а иногда и подарками постоянно усиливалась увлечь здоровое и бесстыдно властвовать, ибо были некоторые, которым казалось, что они и словом, и видом, и всем превосходят многих. «Я, – говорил славный Савва, – наблюдая все это, досадовал в себе и изумлялся честолюбивому тому соперничеству, замечая, что оно, мало-помалу ухудшаясь, дошло наконец и до лжеучения, от брани с тварью перейдя – о безумие! – к брани с Творцом, самым делом доказав справедливость того мудрого изречения, которое говорит, что невозможно любить Бога, не возлюбив прежде ближнего своего. Так слова божественного Духа, – говорил он, – прекрасно и верно устами отцов учат об основе правой веры. Но, быть может, мы, по грехам нашим, согласно этим правым словам, удалились от прямого пути, а противники