Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [44]

59

Когда славный так светло сиял, скрывая, сколько возможно, высокое, но тем не менее был всем известен высотою любви и смирения и вследствие этого почти от всех был удостаиваем высокого почета, старейшие других летами и добродетелью единодушно решаются почтить его достоинством священства, лучше же сказать, дать приличное место святейшему и первому среди воинов и почтить за добродетель достойного поистине всякой чести, а вместе с тем прославить и себя прекрасным тем решением и хиротонией и доставить тем общую и обильную пользу не только вместе с ними находившимся, но и далеко от них отстоявшим. И много упрашивают его чрез меня принять хиротонию. Когда же мы никак не могли убедить его, хотя я усиленно упрашивал его, стараясь вынудить у него согласие, – ибо любовь давала мне достаточно смелости на это, – он сказал: «Зачем ты, лучший из друзей, сам принуждаешь меня рассказать о том, чего тайно добиваются отцы! Тебе кажется это дело как будто легким и нетрудным, так как ты обращаешь внимание только на наружную сторону предложения и вследствие этого усиленно стараешься убедить меня. Но неужели же я соглашусь исполнить их глубоко хитрое желание и приму на себя духовное управление[217] людьми и начальство над народом и подобное этому, что они намереваются возложить как бремя и как бы неразрешимые оковы на мою душу, предлагая мне для этого хиротонию, как бы какую-нибудь подставку и основание будущего. Но как же будет возможно для меня, оставившего по личному желанию мирские дела, опять, как бы раскаявшись, заниматься ими несмотря на то, что я давно уже отрекся от мира и близкого общения с ним. Разве ты не видишь, какое тщание и искусство в этом имеют связанные (этими узами)? Да и должно решительно пригвоздить себя на всю жизнь к этому занятию, оставив все. А у меня, друг, – говорит, – совсем нет досуга для этого!» И тотчас мудрый приводит (для пояснения этого) и прекрасный пример.

«Тесные деревья держали, – говорит, – совет и рассуждали друг с другом относительно начальствования и власти. И вот, как обычно бывает в таких обстоятельствах, одни предоставляли это одним, другие другим, и, наконец, все по одному огласившись, вручают начальство виноградной лозе. Когда же они стали ее просить об этом, она сказала: “Я никак не желаю начальствовать над единоплеменными, как бы презирая приятность и славу моего собственного плода”. После того как были избраны смоковница и другие плодоносные деревья и подобным же образом отказались от начальствования, подают голос по необходимости за терновник, который и принимает, – говорит, – тотчас начальство, как не имеющий совсем плода и поэтому имеющий время принять на себя эту обязанность. Не то мы желаем сказать, – говорит, – друг, что начальствовать над людьми есть непременно знак бесплодия, не поэтому отказываемся через сказанное от предстоятельства над единоплеменными, но по причине духовной высоты дела, за которое поистине велика ответственность пред Словом Божиим, первым Пастырем и Архиереем, предавшим вышеестественно душу Свою за словесных овец. Ибо это на самом деле велико и требует Божественной или, по крайней мере, Ангельской силы. И кто, по Господнему слову (Лк. 12:42–53), верный и разумный строитель, которого поставил господин его над служением его давать братьям и сорабам в свое время меру хлеба? Блажен раб тот, которого господин, придя, найдет поступающий так. Ибо он, мысленные свои уста отверзши, привлек благодать Духа, и мучился, и, говоря с пророком, родил на земле дух спасения и как уста божественные сделался, дивно изводя, по словам пророка, достойное от недостойного. А нам всем, – говорит, – шествующим по низкому и безопасному пути, достаточно сколько есть силы внимать себе, предоставив свои вожжи другим, согласно со словами мудрого, и безопасно идти за духовными вождями и начальниками».

60

Так говорил дивный, жилище мудрости, крайний предел высокого смиренномудрия, дивный зритель тайных богоявлений и неизреченно истекающих оттуда осияний, совершенно просветившийся душою и телом, соблюдавший и любимое свое безмолвие, и твердость и неразвлекаемость в созерцании, и вместе с тем и другим делом научавший, как должно об этом думать и с какой подготовкой и благоговением всякий раз приступать к священному чину (άγιωτάτω των ταγμάτων). Поэтому с этого времени мы решительно перестали просить великого об этом, с одной стороны убежденные сказанным, с другой – удивленные чрезвычайной его добродетелью, и смотрели на него выше чем на человека. Он же, опять принявшись за обычные дела, был образцом для находившихся с ним, как я недавно сказал, во всякое время и во всяком деле и чрезвычайно высоким смиренномудрием всех покорял себе. Это будет ясно из имеющего сейчас быть сказанным.

Один раз захотелось игумену (άφηγουμένω) обители почтить великого председательством за общей трапезой братий и поместить достойнейшего из всех вместе с пресвитерами и лицами, выдающимися по достоинству, которые занимали места впереди прочих. И вот, когда наступило время обеда и они были у самого входа, он являет свое намерение ему, пользуясь одним из прислуживавших за трапезой как вестником его слов и прося с великим благоговением не отказать в просьбе. Он же, часто повергаясь на землю, отказывался от предлагаемой чести председательства, называя себя недостойным. «Я вполне, – говорил он, – доволен обычным своим местом и считаю весьма тяжелым переменять его». Но предстоятель, понимая, что это отговорка и слова, прикрывающие его скромность, еще с большей горячностью стал упрашивать и умолять его, говоря: «Взойди, отче, ради самой божественной любви и обитающего в твоей чистейшей душе рассуждения, так как тебе особенно прилично пресвитерское место и честь председательства, как имеющему и без хиротонии освященную душу