Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [25]

30

Итак, исполненный блаженной этой любовью, которою давно уже был объят, он идет к славному Иордану, при посредстве которого освященное древле Господним омовением естество вод произвело наше дивное и сверхъестественное возрождение[158], и разыскав то самое место, где, как говорят, Сам Господь принял, погрузившись, крещение, омывает и он там свое тело с подобающей любовью и верой. Потом, обойдя всю иорданскую пустыню для осмотра давно желанного (это святые монастыри и места обитания подвижников, а также пещеры, принявшие в себя просиявших подвигами дивных древле отцов) и получив некоторое духовное утешение (ибо подобному, говорят, любезно подобное), опять возвращается на любезный Сион и решается посетить также Синайские места. И вот, прибыв туда, он знаками просит (ибо языком не разговаривал) одного из благоговейных и боголюбивых мужей оказать ему милость ради Самого Бога, нанять вьючное животное для того, чтобы ему можно было доехать до Синая или самому, или вместе с другими, чтобы не потерпеть неудачи в своем намерении. Он же, побуждаемый благородством души и почитая, как и следовало, добродетель мужа, тотчас нанимает верблюда и, кроме того, щедро снабжает его дорожными средствами и припасами. Потом, посадив великого, радостно отправляет его, радующегося, в путь, дав ему в спутники и слуги хозяина верблюда (а он был измаильтянин). Но Савва, немного отъехав от Иерусалима, тотчас сходит со скота и так пешком совершает весь путь в течение всех двадцати дней, убедив данного ему в слуги измаильтянина – о сострадательнейшая душа! – сидеть (на верблюде) в течение всего того долгого пути. «Ибо я не вынесу того, – говорит, – чтобы мне одному пользоваться услугами скота, а эту душу видеть злострадающей так от долгого перехода, мне это кажется прямо одним из видов величайшего любостяжания». Он даже отдал ему и дорожные припасы, а сам питался попадавшимися по пути травами с небольшим количеством воды. Ибо он решился пользоваться только этой трапезой в течение всего пути, пока не достигнет самого Синая. Так по его намерению и совершилось. Ибо что из высокого и чрезвычайного не было ему обычно и желательно, что из того, на что он решился или чего желал, не становилось тотчас в совершенстве делом, так что затруднительно даже решить, чему более удивляться, решительности ли души, как притом природной, или мужеству и быстроте в делах, нисколько не уступавшим душевной решительности, так что вместе со словом у него являлось и дело, по известному[159] выражению. К этому должно присоединить еще третье: чрезвычайность самых его дел, превосходившую всякое слово. Варвар же тот сначала долго упрашивал его сесть на верблюда, для этого и данного, а им самим и верблюдом и всем нужным по праву пользоваться, как господину над этим. Но после того, как, часто говоря об этом в течение многих дней, не мог нисколько убедить его, в высшей степени изумленный, стал называть его богом, а не человеком, и не только называл, но показывал это и делом, припадая к его ногам и стопы его целуя с великой радостью и удивлением, ибо хотя он был и варвар по происхождению, но не был таковым на самом деле, имея хорошее сердце и здравый смысл и будучи способен принять хорошее семя. Вследствие этого он скоро получил и величайшее удовольствие и пользу, пораженный, с одной стороны, терпением его в духовных трудах, а с другой – дивным смиренномудрием и кротостью, что одним видом тотчас покоряло всякого, хотя бы он был как камень жесток и груб душою, так что и сирены[160], кажется, не были бы в состоянии этого сделать, если то, что о них поют, было не мифом. Когда же они окончили путь и достигли своей цели, измаильтянин возвратился назад, полный радости и печали: первой потому, что удостоился против всякой надежды быть очевидцем таких дел и получил плату гораздо большую, чем заслуживал, а немалой печалью был объят по причине разлучения с отцом, с трудом перенося его, как то было ясно для всех.

31

Итак, когда великий достиг славного издревле Синая[161], – о, что за благоговение и скромность! – после таких трудов и подвигов он вступает опять в чин обучаемых и принимает вид желающего учиться самому первоначальному, несмотря на то что прекрасно уже изучил относящееся к великой философии. И вот, подчинив себя тамошним отцам, в течение целых двух лет он поражает их, как и всех, высокой во всем добродетелью, многих возбуждая своим примером к мужеству. Старательно выбрав оттуда, как трудолюбивая пчела, все самое лучшее и полезнейшее, он возвращается опять в Иерусалим, матерь Христовых таинств, и, воздав с любовью поклонение (святыням) и получив от них освящение и радость, как бы какие подарки на дорогу или сувениры, входит в поприще ангельского безмолвия и совершенного уединения. Ибо, опять обойдя подвижнические жилища (ἀσκητἡρια), расположенные возле Иордана, заключается телом в одной из тамошних пещер и не исходит оттуда, непрестанной молитвой и созерцанием прилежа одному Богу и устремляясь каждый день невещественными и божественнейшими восхождениями ума к сродному Божеству, стремясь, подобно богоносцам, к превышающему ум соединению с Ним, которое они называют и непосредственным созерцанием, и неведомым