Житие и деяния преподобного Саввы Нового, Ватопедского, подвизавшегося на Святой Горе Афон - [23]

26

Ибо когда один раз великий по обычаю пришел в тот гостеприимный дом, боголюбезный странноприимец припал к славным ногам его, орошая их слезами и прося сказать ему свое имя, если оно у него когда-нибудь было. Он же, стыдясь добродетели того мужа и побуждаемый как бы Божественным Промыслом, дарует ему эту милость, которой он притом никогда не ожидал, и, отверзши уста, тихо говорит: «Савва имя мне, друг мой». Сказав только это и исполнив в кратких словах желание мужа, он по-прежнему продолжал подвизаться в крайнем молчании, как и во всем. А тот и объяснить себе не мог того, что случилось, и, объятый каким-то неизъяснимо приятным чувством, радовался и скакал от счастья, не только, так сказать, ублажая себя за то, что услышал слово из замкнутых тех священных уст, но и за то, что услышал не простое слово, но самое желанное и приятное, о чем хотя он и (осмелился) просить, но без надежды так легко получить просимое. Поэтому, не будучи в состоянии сдержать своей радости, как это обыкновенно бывает с нами, когда неожиданно для нас свершится что-нибудь весьма важное, он немедленно возвестил об этом событии единокровным и соседям и всему острову. Тогда молва получает новую силу, ибо так обыкновенно бывает с теми, кто к чему-нибудь любовно расположен, и, привязавшись к имени его, возводит его на верх славы. День и ночь стали произносить после этого с радостью и благоговением имя его, как бы спеша загладить прежнее его бесчестие и таким образом прекрасно уврачевать добром зло. И вот без всякого стороннего побуждения, как бы по общему и всенародному объявлению, начали стекаться к нему люди всякого рода и возраста – одни чтобы прикоснуться к руке его и получить благословение или хотя бы ног и рубища его коснуться, другие чтобы одной встречи с ним или хотя бы взгляда его удостоиться, считая и это весьма важным. И как бы только теперь его увидевшие или совершающие праздник по причине обретения какого-нибудь пропавшего большой ценности предмета, они с великой радостью и удивлением говорили друг другу: «Вот великий подвижник Савва, подражатель древним дивным святым, неизреченное веселие души, врач больных, искусный утешитель печальных, общая польза человечества, неожиданно дарованная нам Богом!» И усердие их не было тщетным: они пожинали плоды соответственно своей вере. Ибо не только прикосновение его и вид, но даже одно призывание его имени исцеляло недуги и избавляло от всевозможных искушений. Повсюду разнесся также и слух о чуде, совершившемся с ним, и даже первые среди того народа и вообще известные богатством и славой не сочли это маловажным, но как скоро дошел до них слух об этом, тотчас с поспешностью явились к нему и, преклоняя колени, касались ног его, целуя руки его и с горячей верой прося помощи. Некоторые из них приносили в большом изобилии даже деньги, прося принять их и употребить на что ему будет угодно. Но он даже внимания не обращал на дары, оделяя их в свою очередь только камешками и песком, попираемым ногами. Это еще больше заставляло их удивляться ему и поражаться чрезвычайному величию разума его, размышляя, насколько он благородством души превосходит других, так презрительно относясь к тому, что некоторые иногда предпочитали своей собственной душе, и не желая не только обращать какое-нибудь внимание на предлагаемое, но даже не удостаивая это любезного своего взгляда.

27

Вследствие этого все касающееся его так стало дорого в то время киприотам и он достиг такой у них славы, что они не только вышесказанное с удовольствием совершали, но и, на досках и (письменных) дощечках начертывая его изображения, чествовали их в своих домах лампадами, миром, фимиамом и прочим, чем благочестивые души почитают Бога и служителей Его. Другие же, повесив его (изображение) на шее, постоянно носили с великой верой, как какой-нибудь воинский панцирь или надежный талисман, не только нисколько не ошибаясь в своем ожидании и надежде, но даже сверх ожидания получая от этого многоразличную благодать, как только что было сказано. Он был при этом и в обхождении приятен и видом любезен. Ибо, хотя он подвизался в глубоком молчании и проводил жизнь в крайнем посте и вообще по образу жизни был суров и строг, стараясь казаться таким и посторонним, однако, охраняя внутреннее как никто из самых усердных пустынников и отшельников, он был общителен и доступен, и вообще от лица и глаз его истекала какая-то приятность и удовольствие, от чего происходило то, что любовь к нему дивно привлекала к нему всех, хотя он и избегал этого. Слух о нем дошел и до византийцев и скоро перенесся на Геллеспонт[155], а оттуда через Эгейское море дошел и до нас и наполнил Фессалонику и Афон удивлением к нему. Таким образом, того, которого раньше тайно изгнала из наших пределов Божественная любовь, Бог, после некоторого соответствующего приготовления, делает всем нам известным, хотя и вдали и уже не как человека, но как нечто вышечеловеческое и совершенно новое, как славного победителя. Ибо прославлющих Меня, говорит, прославлю и унижающих покрою позором (см. 1 Цар. 2:30). Но он, давно уже все настоящее оставивший и взиравший только на одно будущее, к той, благодатной славе всей мыслью разумно устремляется, как о том следует рассказ.