Жители острова Хемсё - [11]

Она успела разгуляться от сна, пока Карлсон, желая избежать неприятных объяснений, склонил голову на левую руку, произнося тихую молитву, которую неловко было бы прервать.

Старуха тоже чувствовала себя виноватой и, желая доказать, что была внимательна, постаралась в прочувствованных словах выразить свое душевное волнение. Но Карлсон на полуслове прервал ее и с твердостью пояснил, что и в тексте, и в собственных словах Спасителя сущность лишь одна: одно стадо и один пастырь! Исключительно один, один для всех, один, один, один!

В это мгновение раздался призывающий к обеду крик Клары. Из глубины леса раздались в ответ два радостных крика, а затем выстрелы; а из трубы кузницы донесся, как бы из пустого желудка, обычный возглас Рундквиста: «Пу!» — который всякий узнавал.

А затем вскоре собрались к обеденному котлу заблудшие овцы. Старуха встретила их упреком за их отсутствие. Но каждый из них ответил, не оставаясь таким образом перед старухой в долгу; они сожалели, что не слыхали зова, а то немедленно бы пришли.

Карлсон держал себя с достоинством, как приличествовало во время воскресного обеда. Рундквист же намекал в неясных выражениях на «замечательные» успехи ведения хозяйства. Карлсон усмотрел в этом то, что он примкнул к оппозиционной партии — и ею покорен.

После обеда, состоящего из двух сваренных в молоке с перцем гагар, мужчины ушли спать; но Карлсон вынул из ящика книгу церковных песен и сел на дворе на возвышении, на сухом камне. Он сел спиной к окошку хижины, чтобы можно было и подремать.

Старуха нашла, что это много обещает, так как обыкновенно послеобеденные часы по воскресеньям пропадали у всех даром.

Когда Карлсон решил, что прошло достаточно времени для молитвы, он встал, вошел, не постучавшись, в комнату и выразил желание осмотреть свою каморку.

Старуха хотела это отложить до другого времени, под предлогом, что надо прибрать стол; но Карлсон настаивал, и в конце концов старуха повела его на чердак…

Под самым коньком крыши находилось что-то вроде четырехугольного ящика; наверху в нем проделано было окошечко, которое в настоящую минуту было завешено полосатой синей шторой. В каморке стояла кровать, а возле окна стол с графином воды. По стенам что-то висело, похожее на платье, завешенное простыней; и, действительно, подойдя ближе, Карлсон увидел, что то было платье; тут выглядывал воротник от лифа с висячей отделкой, там показывались брюки. На полу стояла целая армия мужских и женских башмаков и сапог. За дверью стоял массивный, окованный железом сундук с медной замочной бляхой.

Карлсон поднял штору и отворил окно, чтобы очистить воздух от запаха сырости, камфоры, перца, полыни. Потом он положил на стол свою шапку и объявил, что здесь ему хорошо будет спать. Когда старуха высказала опасение, как бы ему не было холодно, он объявил, что привык спать в холодной комнате.

По мнению старухи, дело шло слишком быстро; она хотела сначала убрать платья, чтобы они не висели в табачном дыму. Карлсон тут же дал слово, что курить не будет; он просил и заклинал ее оставить висеть платья. Он говорил, что и не взглянет на них, что тетка не должна ради него беспокоиться и убирать вещи. Он вечером будет ложиться прямо в постель, а по утрам будет сам выливать воду от умыванья и убирать постель. Никому не надо будет и входить сюда. Он говорил, что понимает, что тетка озабочена своим имуществом и что его действительно тут немало.

Обезоружив старуху своей болтовней, Карлсон спустился вниз, принес оттуда наверх свой ящик и фляжку с водкой, повесил свою куртку на гвоздь возле окна, а непромокаемые сапоги поставил рядом с другими сапогами.

Потом он попросил позволения побеседовать с хозяйкой, причем должен был присутствовать при этом и Густав, чтобы распределить работу так, чтобы с завтрашнего дня всякий был на своем месте.

С трудом отыскали Густава и заставили его прийти на время в комнату; но в совещаниях он участия не принимал; на вопросы он отвечал лишь возражениями и возбуждал споры; словом, он стал на дыбы.

Карлсон пытался победить его лестью, подавить его знанием дела, внушить ему уважение к превосходству старшего; все это оказало лишь действие масла, попавшего на огонь.

В конце концов обе партии утомились, а Густав незаметно исчез.

Тем временем наступил вечер, и солнце зашло за тучи, которые вскоре поднялись и заволокли все небо маленькими перистыми облаками. Но воздух оставался теплым.

Карлсон пошел бродить куда глаза глядят, вниз по лугу и дошел до загона для волов; он пошел дальше под покрытыми цветом еще полусквозными кустами орешника, которые образовали над дорогой причудливый туннель; эта дорога вела к тому месту берега моря, куда приходили на яхтах купцы за дровами.

Вдруг он остановился: между кустами можжевельника показались фигуры Густава и Нормана. Они стояли на открытой со всех сторон скале; они приложили к плечу ружья, взвели курки и оглядывались во все стороны.

— Тише! Он сейчас покажется,— шепнул Густав, но так, что Карлсон расслышал.

Думая, что речь идет о нем, он притаился в кустах.

Но над молодыми сосенками пролетела тихо и лениво, как сова, вяло действуя крыльями, птица, а за ней другая.