Жители острова Хемсё - [10]

— Нет, я всегда говорю то, что думаю,— сказал Карлсон убежденно.— Поспевая за теткой, я весь вспотел.

— Мы дальше не пойдем,— ответила старуха и остановилась, чтобы перевести дух.— Отсюда Карлсон может осмотреть лес; сюда мы сгоняем летом скотину, когда она не пасется на островках.

Карлсон окинул лес взглядом знатока — он нашел, что там очень много валежника и что на корню хороший строевой лес.

— Но какой плохой уход! Хворост валяется в таком беспорядке, что тут всякий себе шею сломит!

— Теперь Карлсон сам видит, в каком положении дело. Пусть он управляет, как найдет нужным, и пусть строго смотрит за делом. Он все приведет в порядок, в этом я уверена! Не так ли, Карлсон?

— Я уж дело свое буду делать, лишь бы другие работали! А для этого вы должны мне помочь, тетка,— сказал в заключение Карлсон.

Он сознавал, что нелегко ему будет отвоевать себе положение военачальника, так как рядовые давно на местах.

Среди непрерывной беседы о том, каким образом и каким способом вступит Карлсон в управление и будет охранять свое начальническое положение, вернулись они домой. Карлсон старался внушить старухе, что это начальническое положение является главным условием для процветания мызы.

Теперь должна была быть прочитана проповедь, но из мужчин никто не явился. Оба стрелка с ружьями пошли в лес; Рундквист, как всегда, скрылся где-то на освещенной солнцем горе. Так было всегда, когда надо было выслушать слово Божие.

Карлсон уверял, что можно обойтись и без слушателей, а что если не затворять двери, то, пока горшки будут закипать в печке, девушки тоже услышат кое-что из прочитанного.

Когда старуха выразила свое сомнение по поводу того, сможет ли она прочесть, то Карлсон сейчас же выказал готовность это исполнить.

— Ага! Я на прежнем своем месте часто читал проповеди; это меня не затруднит.

Старуха раскрыла календарь и отыскала текст этого дня, а именно второе воскресенье после Пасхи, посвященное доброму пастырю.

Карлсон взял с полки лютеранскую книгу проповедей и сел на стул посреди комнаты; тут мог он воображать себе, что его хорошо услышат и увидят его подчиненные. Затем он развернул книгу церковных песнопений и запел громким голосом текст писания снизу доверху по всей гамме, как это делали при нем однажды приезжие проповедники и как ему уже приходилось самому делать.

— «И сказал Господь пришедшим к нему иудеям: Я есмь пастырь добрый: пастырь добрый полагает жизнь свою за овец. А наемник, не пастырь, которому овцы не свои, видит приходящего волка, и оставляет овец, и бежит».

Поразительное чувство личной ответственности охватило чтеца, когда он произнес следующие слова: «Я есмь пастырь добрый». Он многозначительно взглянул в окно, как будто желая увидеть обоих отсутствующих наемных рабочих, Рундквиста и Нормана.

Старуха грустно кивнула головой и взяла кошку к себе на колени, как бы принимая в свои объятия заблудшую овцу.

Карлсон же продолжал читать дальше дрожащим от волнения голосом, как будто он сам написал эти строки.

— «А наемник бежит — да, он бежит,— повторил он,— потому что наемник (почти крикнул он) не радеет об овцах».

— «Я есмь пастырь добрый; и знаю Моих, и Мои знают Меня»,— продолжал он уже наизусть, так как он эти слова знал по катехизису.

После этого он уже продолжал слабым голосом, опустив глаза, как бы глубоко страдая за злобу людскую, и вздохнул. Особое ударение, которое он придавал словам, выразительные взгляды по сторонам указывали на то, что он с болью в сердце указывает на неведомых злодеев, не желая их открыто обвинять.

— «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора; и тех надлежит Мне привесть: и они услышат голос Мой!»

Затем он прошептал с лицом, засиявшим улыбкой, пророческим тоном, полным надежды и уверенности:

— «И будет одно стадо и один Пастырь».

— И один Пастырь! — повторила старуха, мысли которой были далеко от мыслей Карлсона.

Затем он взял в руки книгу проповедей и сначала сделал кислое лицо, когда, перелистав страницы, увидал, что это была длинная история; но затем набрался мужества и начал. Тема не вполне соответствовала его намерениям; она больше придерживалась христианской символической стороны; поэтому-то он и не был столь воодушевлен, как при чтении текста. Он быстро пробегал по столбцам, а когда переворачивал страницы, то доводил быстроту до того, что влажными пальцами переворачивал сразу по две страницы, стараясь, чтобы старуха этого не заметила.

Когда же он увидал, что приближается конец, то, боясь сразу наткнуться на «аминь», стал читать менее быстро. Но было поздно: переворачивая в последний раз страницы, он слишком сильно намуслил большой палец и повернул сразу три страницы, так что «аминь» очутилось на самом верху следующей страницы; казалось, что он ударился головой о стену.

От этого удара старуха проснулась и, полусонная, взглянула на часы.

Карлсон поэтому повторил еще раз «аминь», причем прибавил:

— «Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа и ради нашего спасения».

Чтобы не сразу прервать и в виде обещанного примирения, он прочел «Отче наш», так тихо и трогательно, что старуха, которую в эту минуту осветило солнце, еще раз склонила голову.