Жить в эпоху перемен - [42]

Мужик, он все-таки мужик и есть. Хуже дитяти малого: очень я сержусь после всего этого или, слава Богу, не очень? Как вам это нравится?

— Но я тебе однажды чуть было не написал, перед Турцией. Но испугался, что ты посуду перебьешь, дачу сожжешь, повесишься и по ночам являться станешь.

— А что ты писал? — спросила я.

— Да ничего конкретного… Что-то вроде: «Дорогая Аннушка… прости и жди… жить так больше не могу… страшно соскучился и тэ дэ».

— А что такое «вабра»? — грозно спросила я. — И кто — «старая»?

— Ох, да не помню я уже, — с досадой ответил он. — И потом, сначала я на тебя очень разозлился. Такой крем! Я сам видел: приходит страшила страшилой, а намажут — пол-лица? как у младенца.

— А другая половина? — укоризненно спросила я.

— При чем здесь другая половина? Хоть на пол-лица посмотреть приятно. А ты? На кого ты была похожа? Лошади шарахались! А потом, ты сказала, что я не мужик, а «или что». Поэтому я решил добыть много денег.

— А зачем? — глупо спросила я.

— Надо было. Я хотел… — он собирался с духом. — Я хотел добыть много денег, чтобы… А-а, ладно! Чтобы купить тебе сто тысяч сигарет, двенадцать чудесных платьев, квартиру на улице Сен, машину, дом в Компьенском лесу и маленький букетик ландышей за четыре су…

— Ты хотел добывать франки? — совсем уже глупо спросила я: у меня перехватило дыхание.

Мы оба помолчали.

— Это не ты. — Я решила сопротивляться до конца. — Этого не ты хотел, а Робер Деснос, и он уже давно умер.

— Мы все этого хотим. Все, без исключения, и до самой смерти, — ответил он. — Только у нас иногда не получается, а вы не понимаете, злитесь и стареете.

Кто это стареет, интересно? Я опять ощетинилась:

— Во всем, конечно, мы виноваты. Хорошо. Ты хотел денег и добыл их. Чего же ты хочешь теперь?

— Тебя, — просто ответил мой муж.

Немножечко любви и эпилог

И мы пошли почивать.

После первого молниеносного почивания я надменно расхохоталась раскатистым безмолвным смехом, и стало мне хорошо. Не было Татьяны, никогда не было! Развеялись последние подозрения, унялись сомнения страсти! Может, какая неустойка по бабьей части и вышла, все-таки год — не три дня, но ни одной стоящей женщины. За все время — ни единой, даю вам слово.

Почему я так уверилась в этом? Нескромный вопрос, и задать его может только тот, кто не вел эту восхитительную игру вдвоем, игру, в которой не бывает победивших и побежденных, в которой выигрывают — двое и проигрывают — тоже двое. Вы знаете, как это бывает, и не зададите никчемного вопроса, а я промолчу, потому что выигрыш наш был столь упоителен, что в панике бежали обиды и одиночества. Так же сладостен был наш выигрыш, как прежде, как в юности, и даже более, ведь к нему прибавились девятнадцать лет нелепых надежд и беспросветного отчаяния, горьковатого смеха и ночных слез, больших глупостей и маленьких побед. Да-да, ровно девятнадцать лет и еще один год…

На следующий день ожидалось воскресенье, и мы неторопливо, вдумчиво почивали до позднего утра, когда наконец и заснули. Время от времени, правда, приходилось делать перерывы, дабы подкрепиться вином, освежиться яблоками и бессмысленно улыбнуться друг другу.

В самый разгар очередного почивания зазвонил телефон.

— О черт — подосадовала я в трубку.

— Sorry, Ann, that is Andrew, — послышался бодрый ответ.

— Здорово, Андрюша, ты откуда?

— I wish I could have found you in St.-Petersburg, but I was bound to fly to London as soon as possible. We opened our residence here and I was proposed to head it, — радостно сообщил мне Малыш.

— Поздравляю! — тоже обрадовалась я. — Как у тебя все хорошо пошло! Надо же, ты — директор представительства в столице Великой Британии!

— Анна Сергеевна, — без видимого усилия перешел бывший бандит на язык преступной юности, — мое руководство сделало доклад на сессии Международной организации труда о ваших методах работы с криминализированным контингентом. Доклад имел большой резонанс. Вас ждут в Женеве, проезд и проживание оплачивает принимающая сторона. Мы можем рассчитывать на ваше прибытие?

Я с трудом переварила информацию.

— Натюрлих, Андрюша, — интеллектуально напрягшись, ответила ему по-швейцарски. — В смысле: уи, месье!

Я положила трубку и почесала затылок, а муж лениво спросил:

— Кто это тебе по ночам звонит?

— Да ерунда… Рэкетир один знакомый. Можно, я тебе утром расскажу? — ответила я, забираясь под одеяло. — Так на чем мы там остановились?

Вот и все.

Ну и наворотила баба, скажете вы, со вздохом переворачивая последнюю страницу, ну и напридумывала! Так не бывает.

А вовсе и нет, отвечу я, бывает, было, да было еще и не такое!

Ладно, неохотно согласитесь вы, черт с тобой, пусть было, но ведь не может быть, чтобы еще и смешно было?

A-а, пойму я, вам веселая правда глаза колет… Вам по нынешним временам приличнее над вымыслом слезами обливаться?

Ну ладно, почти сдадитесь вы наконец, пусть было, пусть смешно, но ведь не может же все хорошо кончиться?

Так скажете вы, мой недоверчивый читатель, и опять будете неправы.

Потому что ничего не кончилось.

Потому что наступило завтра, и все началось снова.

P.S.

Конечно, я слегка волнуюсь, представляя вам безыскусную свою повесть о событиях, случившихся некогда со мною. Правда, кое-какие из этих событий случались не со мной или, строго говоря, не совсем со мной. Сути дела это не меняет, но ситуация осложняется возможными коллизиями с прототипами. Прототипы, надо сказать, очень непростой народ. Даже весьма капризные создания эти прототипы. Иногда смотришь на человека и думаешь: явный прототип, просто вылитый прототип, а приглядевшись, с сожалением понимаешь: нет, далеко не прототип. То есть и рядом с прототипами не стоял. И наоборот, отнесешься к человеку с пренебрежением, с невниманием и барственной спесью, а через какое-то время так и ахнешь: батюшки-светы, прототип, чистейшей воды прототип!