Жить не дано дважды - [21]

Только куда там — Василий поможет. Весь день до поздней ночи из отцовского дома неслись пьяные вопли. Пять братьев с женами да многочисленные дружки Василия пили с утра. Но не это меня тревожило.

Тревожила мысль: где пристроить рацию, чтобы связаться с Центром. И еще — куда Василий прилет спать.

Лиза постелила на широкой кровати. Все лучшее положила, что у нее имелось, — пышные подушки, холщовые простыни, расписное одеяло. Я кусала губы, чтобы не заплакать. И все порывалась сказать Лизе — постели мне отдельно. Не сказала. Просидела у окна до прихода Василия. То ли был он сильно пьян, то ли забыл о моем существовании. Разделся, лег, захрапел.

Сидеть больше не было сил, ведь предыдущую ночь мы не спали. Я тихонько, не дыша, подошла к кровати и легла поверх одеяла, на самый край. Проснулась от того, что кто-то сдавил мне плечи. Василий… Я села и, что было силы, отхлестала его по щекам. Он грязно выругался, завернулся в одеяло.

Остаток ночи я просидела у окна.

Днем, когда мы остались с Лизой одни, я сказала:

— Стели мне, пожалуйста, на полу. Я… не жена Василию.

Лиза отшатнулась. Голубые испуганные глаза наполнились ужасом.

— Кто же… ты?

— Я не могу тебе этого сказать, Лиза. — Я старалась ее успокоить. — Ничего страшного нет. Но и знать никто не должен. Даже ваша семья.

Лиза не успокоилась. Она стала белее стены. Но я все-таки сказала то, что должна была сказать:

— Сделаешь плохо мне, сделаешь плохо себе и своим детям. У тебя, Лиза, муж на фронте?

Лиза только кивнула, голос отказал. Она поправляла и поправляла каштановую прядку на лбу. Я сказала:

— Я тебе верю, Лиза. А больше мне не с кем здесь поговорить.

Я поколебалась напоследок. Мысленно проверила все возможности и убедилась еще раз: другого выхода нет — нужно использовать Лизу. Единственный человек, которому можно доверять. Хотя бы потому, что она не захочет ставить под угрозу мужа, себя, детей. По мимолетным Лизиным вопросам я еще вчера поняла — она ждет-не дождется наших, в отличие от своей семьи. Потому ей и живется трудно, братья и родители не хотят ей помогать — большевичка.

— Скажи, Лиза, ты не слышала, есть ли здесь партизаны?

Лиза из бледной стала пунцовой.

— Н-е-ет, — нерешительно протянула она. — Говорили, был какой-то отряд… Или разбили, или ушел куда…

— А нет ли человека, который знает точно?

Лиза колебалась. Она боялась.

— Не бойся, Лиза. Я только жить у вас буду — и все… Мне нужен такой человек. И он есть, вижу по тебе.

Лиза сдалась. Она рассказала: в соседнем селе Борах, в километре отсюда, живет сапожник Степан Дибан. Говорят, он — партизан, но живет дома. Дом у него стоит даже не в селе, а чуть на отшибе, в лесу. Добротный дом, Степан хороший сапожник. Только сейчас некому и не из чего шить модельную обувь. До войны он был активистом в своем селе.

— Большая у него семья?

Лиза сказала:

— Нет, вдвоем с женой.

У меня от волнения ладони задрожали — это же то, что мне нужно.

— Как мне его найти, Лиза? Самой пойти? Он, может, разговаривать с незнакомой не захочет?

Лиза еще поколебалась, но теперь совсем немного.

— Я приведу его к вам, Марина.

— Это не опасно?

— Нет. Он и прежде к моему ходил. И потом навещал — спросит про нужду, помочь чем-нибудь.

Я расцеловала Лизу.

— Спасибо тебе.

Она улыбнулась, робко, виновато.

— Чего уж… Знаю, помочь тебе больше надо, а боюсь. Всего я боюсь, Марина. И всех. Скоро уж наши-то придут, а?

— Скоро, Лиза, может, очень скоро. Вот и давай им поможем.

Но прошла еще неделя. Лизе с трудом удалось пару раз вырваться в соседнее село — работала она с утра до вечера да еще батрачила в родительском доме на всех.

Василий все эти дни напролет пил. Совсем потерял человеческий облик. Пропивал наши деньги, выданные на разведку и на жизнь. Денег разведчикам давали много, чтобы не голодать, чтобы иметь возможность, когда необходимо, нанимать машины, приобретать вещи. Не случайно я была по легенде дочкой куркуля, уж «папа» выдал нам на дорогу. Деньги по положению находятся у руководителя.

Словом, Василий запил-загулял. На четвертый день к нам постучался жандарм. Сказал отцу Василия: если сынок не явится на прописку, его арестуют.

— Слышь, — сказал Василий. — Собирайся в жандармерию.

3.

До жандармерии или, как ее называют по-румынски, сигуранцы, расположенной в центре Саланешт, четыре километра. Все четыре километра прошли молча. Хотя волновались одинаково: все ли в документах, как надо, не придерутся ли к чему, не откажут ли в прописке. Волновались одинаково, хотя причины для волнения были разные. Для Василия прописка значила — спокойное житье, а для меня — возможность выполнять задание.

Сигуранца — каменное здание за высоким забором. У ворот две молдавские повозки, похожие на русские телеги, только с низкими бортами. Несколько молдаван в высоких каракулевых шапках внимательно слушали жандарма, что-то объяснявшего им. Румынский жандарм — в ядовито-зеленом мундире, в смешных обмотках до колен — почему-то оглядывался все на пустое крыльцо.

Я чувствовала, что бледнею от страха. Взглянула на Василия, а он не лучше меня. Протягивает наши паспорта жандарму трясущимися руками. Жандарм кивнул на крыльцо и сказал, что паспорта сдают самому шефу.