Жилюки - [193]

— Хорошо, Люда, — неожиданно для самого себя назвал ее ласково, будто давнюю подругу. — Уже поздно. Я, конечно, не прав, извините, но… шутки ни к чему.

— Не шучу я! — внезапно обернулась она. — Андрей! Почему все должны быть счастливы, а я… я что?.. Какая-то неполноценная? Или время для меня остановилось?

Растерянный, будто внезапно пойманный на чем-то неблаговидном, Андрей не знал, что делать. Оставить вот так — не оставишь, стоять, ходить — поздно, да и… зачем? Почему он должен выслушивать эти признания. Потому что случай? Не свел бы он их, не было бы этой ночи, этого необычного разговора.

— Всему свое время, — успокаивал ее Андрей, а перед глазами сверкали блестящие от слез и потому еще более привлекательные ее глаза, в лунном сиянии мягко покачивались легкие, казалось, невесомые ее кудри. — Я верю: настанет ваше время, счастье придет, куда же ему деваться, не может оно пройти мимо вас.

— А если оно уже настало? Что — бежать от него? Хотела, так удержали, теперь…

— Успокойтесь, Люда. Вы не маленькая, понимаете, что к чему. Не надо. — Взял ее за руки, чтоб идти, почувствовал, какая она вся напряженная, трепетная. — Пошли. Уже рассвет, ночь ныне короткая.

Домой возвратился, когда на кухне уже посверкивал ночничок, — Марийка готовилась на утреннее доение.

XXV

Степан терялся в догадках и раздумьях. Днем еще отвлекали дела, поездки, встречи с людьми, а ночью — все возвращалось, брало его в крепкий плен, и не оставалось никакой возможности вырваться из него. Снова и снова мысленно возвращался в прошлое, раскладывал его на составные части, чтобы ни единый поступок не оставался где-то в тени, судил себя суровейшим собственным судом, однако не мог найти в прошлых своих деяниях чего-то недостойного, коварного, подлого. Все они были на виду, перед людскими глазами, за них не раз приходилось страдать, платить высокой мерой. И подполье во времена панско-польской оккупации, и тюрьма Береза Картузская, и республиканская Испания, где они, интербригадовцы, впервые лицом к лицу столкнулись с фашизмом, и возвращение в тридцать девятом, и позже… Нет, не считает он себя чище других, но и напраслину брать на собственную голову нет оснований. Да, во время войны, в партизанах, встречался с братом. Почему не покарал предателя? Потому что сам был задержан оуновцами, едва в живых остался. А потом не приходилось видеться, иные были дела. Единственное, за что готов отвечать — партдокументы. Однако и здесь, если всерьез разобраться, не его вина, так сложились обстоятельства, это даже было предусмотрено инструкцией.

Друзья советовали Жилюку не выжидать, а действовать. Возможно, даже обратиться если не в ЦК, то в обком. Но ведь трудно защищать себя самого, вот и приходится сидеть и ждать, пока тебя вызовут…

Событием, которое подтолкнуло развязку, была неожиданная Мирославина смерть. О ней Степан узнал в райкоме, в кабинете Кучия, где, после небольшого оперативного совещания, Малец весьма узкому кругу рассказал о случившемся.

Всех заинтересовало то, что покойница была, как свидетельствуют врачи, на четвертом месяце беременности. Чей ребенок? Никто не решался сказать что-то определенное.

Ночью Степану стало плохо. Разболелось сердце, стучало в висках. Степан пососал таблетку, однако это не помогло. Не хотелось среди ночи беспокоить врачей, но почувствовал — не выдержит. Позвонил.

«Скорая помощь» появилась не сразу, примерно через полчаса. Перед этим врач, который постоянно имел с ним дело, позвонил и предупредил, чтобы не вставал, не поднимался, он откроет сам. («Да, да, — вспомнил Степан, — я ведь дал ему на всякий случай ключ… когда-то после первого приступа».)

— Лежать, голубчик, лежать, — приказал, обследовав его, врач. — Вы не железный. Полежите до утра, а там, если все будет в порядке, отправим вас в областную больницу. А вообще, — не переставал поучать он, — отдыхать надо, давно говорил — в санаторий съездили бы.

После укола Степану стало легче, он глубоко вздохнул, поблагодарил врача, пообещав прислушаться к его советам.

— Вот и хорошо, — врач собрал свои инструменты, — лежите, лечитесь, а я побегу.

Он еще принес и поставил возле больного стакан воды, осмотрел комнату, чтобы чего-нибудь не забыть, и попрощался. Как только за ним закрылась дверь, перед Степаном снова предстала нынешняя, пожалуй, уже вчерашняя сцена, внутри снова запекло-защемило, и он потерял сознание.

Больница стояла в центре города, в хорошо ухоженном саду. Сюда почти не доносился шум, днем, после процедур, можно было посидеть в одиночестве, почитать, подумать.

Степан Андронович облюбовал себе скамейку в самом отдаленном углу сада, среди роскошных кустов жасмина, который в эту пору цвел, дышал опьяняющими запахами.

Стараниями врачей вернулся Степан к жизни.

— Долгов у меня до дьявола, вот что, — шутил он, — не мог я просто так с ними разделаться.

— Ну да, ну да, — говорил главный врач. — Если бы мы не успели, куда бы и девались все ваши долги. Острая сердечная недостаточность, предынфарктное состояние, вам повезло.

А было так: вскоре после своего ночного визита врач решил на всякий случай позвонить больному, убедиться, все ли в порядке; на его настойчивые звонки никто не отвечал, и старика охватило беспокойство; долго не раздумывая, он вернулся в знакомую квартиру, открыл ее и застал своего пациента в бессознательном состоянии.