Жили-были - [116]

Ушли старик со старухой, оставили солдата одного. Полез он на печку. Только стал засыпать, слышит: кто-то на печи ворчит. А в углу на печи стояла квашонка. Стало подниматься тесто, зафыркало, зарокотало.

Солдат говорит: «Не пугай, не боюсь!» А тесто еще пуще ропчет. «Не пугай, не боюсь», — бодрится солдат, а сам уже ноги спустил с печки. Спрыгнул на пол, наступил на клюку — она его по лбу! «Не дерись, не боюсь», — говорит солдат, схватил шапку и в двери. В один рукав продел руку, а другой и найти не может. Выскочил в двери — и припер полу своей шинели. «Не держи, не боюсь!» — кричит солдат.

Полшинели в дверях оставил. Так и убежал.

Старик со старухой вернулись утром, в дверях припертая пола солдатской шинели, а солдата и след простыл.

Так и не спят они дома — все у соседей ночуют.

Слепцы

В Москве белокаменной жил один мужик в работниках; задумал на лето в деревню идти и стал просить у хозяина расчета. Только не много пришлось ему получить денег, всего-навсего один полтинник. Взял он этот полтинник и пошел за Калужскую заставу; смотрит — сидит на валу слепой нищий и просит христовым именем подаяние. Мужик подумал-подумал и сжалился, подал ему полтинник и сказывает: «Это, старичок, полтинник; прими из него христа ради две копейки, а сорок восемь копеек дай мне сдачи». Слепой положил полтинник в свою мошну и снова затянул: «Православные христиане, подайте христа ради слепому-невидящему!» — «Что ж ты, старик? Подавай мне сдачу». А он будто не слышит: «Ничего, родимый! Еще солнышко высоко, успею до двора помаленьку добрести». — «Оглох, что ли? Мне самому идти добрых сорок верст, деньги в дороге-то надобны!» Взяло мужика горе пуще острого ножа: «Эй, — говорит, — старый черт! Подавай сдачу, не то я с тобою разделаюсь по-своему!» И начал его поворачивать на все стороны. Слепой во всю глотку закричал: «Батюшки, грабят! Караул, караул!»

Побоялся мужик беды нажить, бросил слепого; лучше, думает про себя, от греха уйти, а то не ровен час — прибегут караульные да еще в город поведут! Отошел шагов с десяток али больше, остановился на дороге и все глядит на нищего: жалко своих трудовых денег! А тот слепой на двух костылях ходит, и оба костыля при нем лежали: один с правого боку, другой с левого. Разгорелось у мужика сердце, рад всякое зло ему сделать: «Постой же, хоть костыль унесу да посмотрю, как-то ты домой поплетешься!» Вот подобрался потихонечку и утащил костыль; а слепой посидел немного времени, вылупил свои бельмы на солнце и говорит: «Ну, солнышко не больно высоко; чай, время и домой собираться. Эй вы, костылики, мои батюшки! Не пора ли ко двору идти?» Стал он шарить с обеих сторон: слева-то костыль тут, а справа-то нету: «Уж этот мне костыль давно опостылел! Никогда его сразу не нащупаю». Пошарил-пошарил и говорит сам с собой: «Знать, кто-нибудь надо мною шутку сшутил! Да ничего: я на одном добреду». Встал и поплелся на одном костыле; следом за ним пошел и мужик.

Шли, шли; недалече от деревни, у самого перелеска, стоят две старые избушки. Подошел слепой к одной избушке, распоясался, снял с пояса ключ и отпер свою келью; только он отворил дверь настежь, а мужик поскорей туда, забрался наперед его, сел на лавку и дух притаил. «Посмотрю, — думает, — что дальше будет». А слепой вошел в избушку, наложил на дверь изнутри крючок, оборотился к переднему углу и помолился на святые иконы; после бросил кушак с шапкою на прилавок и полез под печку — так и загремели сковородни да ухваты. Маленько погодя тащит оттуда бочонок; вытащил, поставил его на стол и начал вытряхивать из мошны набранные деньги да в бочонок класть; у того бочонка сбоку горлышко малое — так, чтобы медному пятаку пролезть. Покидал туда деньги, а сам таково слово вымолвил: «Слава богу! Насилу пятьсот доравнял; да спасибо и тому молодцу, что полтинник дал; кабы не он под руку попался, еще дня три просидел бы на дороге».

Усмехнулся слепой, сел на пол, раскорячился и ну покатывать бочонок с деньгами: покатит его от себя, а он ударится об стенку да назад к нему. «Дай подсоблю ему, — думает мужик, — полно ему, старому черту, куражиться!» И тотчас к рукам прибрал бочонок с деньгами. «Ишь, зацепил за лавку!»— говорит слепой и пошел щупать; щупал, щупал — нет нигде; испугался сердечный, отворил немного дверь, просунул голову и закричал: «Пантелей, а Пантелей! Подь-ка, брат, сюда!»

Пришел Пантелей — такой же слепец, рядом в другой избушке жил, встал у порога.

«Что такое?» — спрашивает он. «Да вишь, какая притча вышла! Катал я по полу бочонок с деньгами, а куда он теперь девался — сам не ведаю; шутка ли — пятьсот рублей денег! Уж не своровал ли кто? Кажется, в избе никого не было». — «Поделом вору и мука! — сказал Пантелей. — Вишь ты, старый, совсем из ума выжил! Словно малый ребенок, задумал деньгами играть; вот теперь и плачь от своей игры! А ты бы сделал по-моему: у меня своих, почитай, с пятьсот рублей, вот я разменял их на ассигнации и зашил в эту шапчонку; никто на нее не польстится!»

Мужик услыхал эти речи и думает: «Ладно! Ведь шапка у тебя к голове не гвоздем прибита». Стал Пантелей входить в избу, только за порог переступил, а мужик цап-царап с него шапку да в дверь и побежал домой без оглядки. А Пантелей подумал, что шапку-то подцепил у него сосед, хвать его по рылу: «У нас, брат, так не делают! Свои деньги потерял да на чужие заришься!» Ухватили друг друга за честные волосы, и пошла у них драка великая.