Жила в Ташкенте девочка - [7]
Успокоившись, Вася продолжал:
— Ты слышала, что Чурин говорил? Они хитрые, хотят забрать весь Туркестан. Понимаешь?
— И с нашей бабушкой?
— Замолчи. А белогвардейцы берут у них деньги и воюют с нашими. И басмачи-разбойники тоже на деньги иностранцев покупают себе ружья и разоряют кишлаки, нападают на города. Помнишь, дядя Саша писал, что у Нияза родителей убили белые? Это басмачи, я теперь все знаю, все понял.
— А я что-то хочу обратно, — испуганно сказала я, стараясь не отводить глаза от печки, возле которой только и было светло. — Я не люблю американцев, они хотят нас победить. Я хочу лучше туда не ехать.
— Ничего из тебя не получится, — шепотом выговаривал мне Вася, прижимая к себе, чтобы я не боялась. — Болтаешь только, а трусливая. Надо стараться стать большевиком, а ты…
И я виновато жмурилась.
Месяц в дороге — это очень долго: и день и ночь поезд везет нас по извилистому пути, и мы уже давно не в занесенной снегами Москве, но еще далеко от солнечного Ташкента. Все мне кажутся здесь своими, и все зовут меня «наша Иринка», как мама и Вася. Дядя Чурин вырвал мне качающийся зуб (я ревела после этого во все горло). Тот, которого я теперь мысленно звала «эсером», достал мне на какой-то станции толстые-претолстые шерстяные носки, почти как сапоги, так что я теперь была обута и могла скакать по вагону и сама перелезала с одной полки на другую.
Однажды ночью я проснулась. Вагон покачивался и постукивал, голубоватый свет лился из окошечек. Мама лежала рядом со мной. Она была все эти дни какая-то печальная, как будто больная. Почти не разговаривала и только все слушала разговоры о Туркестане, о мятеже, поднятом изменником Осиповым. Я лежала и вспоминала прочитанную в «Задушевном слове» сказку и думала о том, как хорошо обладать такой силой, которая бы помогла мне исполнять желания моих близких, например мамы. Наверное, все это вранье и про волшебницу, и про царевну. А все-таки уж я, если бы была, скажем, волшебницей, то не тратила бы своего дара по пустякам. Кончилась бы эта долгая дорога, мама стала бы веселой, я сказала бы ей: «Скажи, что ты хочешь, и я все выполню», а Васе бы подарила ружье или саблю. Чурин бы получил вместо своего потрепанного черного пальто и фуражки золотой кафтан, как у Ивана-царевича. Приехали бы к бабушке, сказали бы: «На тебе, бабушка!..» А что? Но я не знала, что бы можно было подарить хорошим людям, ничего-то я еще не знала. Даже сахар видела не больше двух кусков сразу.
Мама вдруг повернулась ко мне и шепотом спросила, отчего я не сплю.
— Мама, — сказала я, — как-то мне скучно и очень хочется быть волшебницей.
Мама помолчала, потом ответила, что волшебники бывают только в сказках.
— А царевны?
— Царевны бывают, но неужели ты хотела бы быть царевной?
— Очень хотела бы, — призналась я.
— Ах, Иринка, самое лучшее в жизни — это быть обыкновенной девочкой, только очень хорошей. Это трудно, но зато, если получается, тогда и испытываешь настоящее счастье. Уж это ты поверь, ведь была же и я маленькой.
— Это значит слушаться?
Мама даже приподнялась на локте и заглянула мне в лицо.
— Главное — быть смелой. Поменьше думать о себе, побольше о других. Честной — никогда ни слова лжи. Никогда не изменять своему слову и никогда не складывать руки! Быть мужественной и верной! Если бы это тебе удалось, — это гораздо больше, чем быть волшебницей, и, конечно уж, важнее, чем быть какой-то там царевной.
Сон нашел на меня неожиданно, может быть, мама еще что-то мне говорила, но когда я открыла глаза, то было светло и все дружно пили морковный чай из кружек и делились друг с другом сухарями. И никогда ни мама, ни я не продолжали больше наш ночной разговор. Но мне больше не хотелось быть ни царевной, ни волшебницей.
— Если так пойдет дальше, то завтра будем в Ташкенте, — говорили между собой взрослые.
Вася сидел у приоткрытой двери вагона и с жадностью разглядывал бесснежную степь, едва прикрытую зеленоватой дымкой чуть пробивающейся травы.
— Это все боевые места, — сказал, подсаживаясь на край нижних нар, товарищ Сафронов. — Здесь, брат Вася, не больше как месяц назад наши красногвардейские отряды бились с казаками белогвардейского атамана Дутова. Немало хороших хлопцев отдали жизнь за свою веру, за Советскую власть.
— Теперь всех их отогнали, — задумчиво произнес Вася. — Через год-другой уж ни одного беляка не останется.
— Э, брат, они будут не в бою, так обманом нас донимать. Да ты, никак, огорчаешься, что на твою долю не достанется? — вдруг догадался дяденька Сафронов.
Вася смущенно промолчал.
— Я, брат, не могу тебя ни в чем уверить, и особенно мне хочется, чтоб ни тебе, ни твоей Арише от белой гвардии помехи не было. Но думаю, что хоть им нас победить не удастся, а мешать они будут долго.
— Я все равно их поймаю! — вдруг бойко выпалила я. — Нисколько не боюсь!
И по-приятельски обхватила рукой сидевшего поблизости от меня Чурина.
Вася повернулся ко мне с презрительной улыбкой.
— Самое главное — ты. Молчала бы уж.
Я тогда не подумала, что, помолчи я, мы, может быть, услышали бы еще много интересного. Но из-за меня разговор стал шутливым. Все начали давать мне советы, как лучше воевать с врагами, просили маму поливать меня водой, чтобы я скорее выросла. Только дяденька Сафронов вдруг посадил меня к себе на колени и положил ладонь на плечо, как бы заставляя замолчать. Он наклонился к моему уху и, щекоча мне своей бородой шею, шепнул:
