Жила-была девочка… - [40]

Осенний день был прохладен, но сух. Скупо светило лишь недавно выглянувшее из облаков солнце, ветер шевелил опавшие листья. И на душе у Юльки было легко и спокойно, когда вышла она на перекресток почти рядом с домом Гошки и навстречу ей неожиданно ринулась Тимофеевна.

— А-а! — заверещала она. — Свиделись!

Давно они уже не встречались. И ничего не знала Юлька о том, что положение всегда самоуверенной Боярышни-Тимофеевны резко пошатнулось. Неожиданный обыск, изъятие многих вещей и даже части запрятанных ею денег и запаса водки, допросы у следователя — все это было для нее громом среди ясного неба. К тому же она вдруг осталась одна. Куда-то запрятались, не казали глаз напуганные происходящим Ляха и Анна, еще раньше, почти сразу же после суда над Катериной, отошла от нее Сима.

И главным виновником всех своих несчастий Тимофеевна считала Юльку. Разве не она говорила-позорила ее на суде? И кто же, кроме нее, мог заявить в милицию об этом трижды распроклятом платье, через которое она так много потеряла при обыске? И кто, как не Юлька, мог так хорошо рассказать все следователю? Только она!

И старуха, оставаясь на свободе, кипела злобой. Юлька, девчонка, пигалица, замахнулась на нее, на Тимофеевну? Ну погоди, дрянь!

У нее еще не было никакого плана. Была лишь злоба. Яростная, неукротимая, ищущая выхода. И старуха мечтала о встрече с Юлькой в тихом месте, чтобы отплатить ей за все.

Она не раз видела девочку на улицах, но та была среди людей, и Тимофеевна не подходила к ней, зная, что сделать с ней ничего нельзя. Домой к Юльке она тоже не шла, уверенная, что в лучшем случае ей просто не откроют. А в худшем… Стычка с мужем Алевтины Васильевны еще была свежа в ее памяти.

Но смириться, оставить в покое с улыбкой проходящую по улице Юльку она уже не могла. Эта улыбка, уверенная походка, независимый вид совсем недавно тихонько, словно мышь, прячущейся на кухне девчушки вызывали лишь новый прилив злобы. И Тимофеевна с нетерпением ждала своего часа. Теперь этот час пришел.

Сразу поняла Юлька, что не будет ей добра от этой встречи. Молнией мелькнула мысль: «Убежать — не догонит». Но она тут же отбросила ее. Не просто пьяная, беснующаяся старуха стояла на ее пути, а представительница того мира, который так ненавидела Юлька и против которого готова была теперь бороться.

Но все-таки ей было страшно, и она невольно отступила назад перед глыбой, нависшей над ней, злобно сверкающей глазами и размахивающей руками старухой.

— А, паскуда! — еще громче заорала Тимофеевна.

И собирая всю свою волю, Юлька упрямо шагнула вперед и твердо сказала, глядя в накаленные бешенством глаза старухи:

— Чего вы кричите? Я же все равно не боюсь.

И тогда пьяная, обезумевшая от ярости старуха вцепилась железными пальцами Юльке в шею.

Длилось ли это всего мгновение или долго, Юлька не поняла. Но когда она открыла глаза, рядом, окружив ее и осторожно поддерживая под руки, стояли девчонки из ГПТУ, а в стороне яростно отбивалась от насевших на нее ребят Тимофеевна. Вот они осилили ее, схватили за руки, куда-то потащили.

— Что они делают? — удивилась Юлька. — Куда они ее?

— В милицию, — сказал Гошка. — Она же пьяная вся.

— Вся! — повторила Юлька и неожиданно расхохоталась.

Она хотела замолчать, понимая, что смеяться сейчас глупо, противоестественно, но чем больше старалась справиться с собой, тем сильнее душил ее смех, тем быстрее сыпались из глаз слезы, а рот непроизвольно, сипло, рывками выдыхал одно-единственное слово:

— Вся, вся, вся…

И сквозь этот пугающий ее смех она услышала, как кто-то торопливо сказал Гошке:

— Чего стоишь? Веди ее скорей домой. Не видишь разве?

Юлька поняла, что говорят о ней, что надо остановиться… И не могла. Даже тогда, когда ее умывали и заставляли пить воду, она хохотала и плакала одновременно, дрожа всем телом.

Испуганная Мария Андреевна уложила Юльку на диван, терла ей виски, давала нюхать нашатырный спирт, лила на грудь и лицо воду. И совсем неожиданно Юлька уснула.

Проснулась она уже вечером. Мария Андреевна напоила ее чаем, а потом вместе с Гошкой повела домой.

Когда они уже поднялись по лестнице, Юлька неожиданно попросила:

— К тете Але… давайте зайдем?

По тихому голосу, по виновато поблескивающим глазам девочки поняла Мария Андреевна, что Юлька смущена происшедшим и ей очень не хочется оставаться в этот вечер одной.

— А что? — ободряюще улыбнулась она. — И зайдем.

Алевтина Васильевна приходу гостей обрадовалась. Приготовила чай, но заметив тревогу в глазах Марии Андреевны, отпустила Юльку и Гошку смотреть в зале телевизор, а сама внимательно выслушала возмущенную случившимся женщину.

— Озверела, — вздохнула она, когда Мария Андреевна замолчала. — Докатилась! На людей среди белого дня бросаться начала… Только-только отошла девочка, жить начала, а тут — этакое… Мой, Саша на днях и говорит мне: «А в Юльке вроде бы огонек загорелся…» Я присмотрелась — и правда! Горит в ней что-то, светится… В глазах, в улыбке — во всем! У нее и смех другой стал… Ручейком журчит. А тут — такое! Да разве долго затоптать в ней человека, погасить тот огонек?

А Юлька с Гошкой смотрели телевизор.