Жила-была девочка… - [34]

— А так и могу. У нас в райцентре раньше три столовых было, и в каждой на видном месте висело объявление: «Приносить и распивать воспрещается…» А теперь это уже не столовые, а кафе, и в каждом висит постановление: «Разрешается продажа алкогольных напитков с таких-то до таких-то». Там, правда, сказано еще, что не всяких, а слабых… А только кому надо, он и слабыми до поросячьего визга надерется. Вот тебе и вся борьба.

«И у нас так», — вспомнила Юлька.

Но ведь это неправильно, неправильно… И с этим и со многим другим надо же бороться. А она все еще не готова к этой борьбе. Ведь промолчала, никому не сказала о шагнувшей в темноту Лене и не сказала всего, что думала о тете Поле. А впереди у нее — суд, где надо будет говорить всю правду.

А она еще не умеет говорить правду. Она же только и знала, что скрывала ее. От подружек по классу, от учителей, даже от Гошки. А может быть, именно поэтому, что она, да и другие, не умеют за нее стоять, и цветет зло на свете? Если бы она смогла крикнуть Лене: «Не смей!», пошла бы она в темноту? И если бы закричала на тетю Полю, если бы потребовала?.. И если бы еще раньше… Тогда, в подъезде, тетя Клава сказала: «Я бы им показала, в окна бы прыгали». А она?.. Смогла бы так? Как же это трудно — стать смелой. «Но ведь надо же, — сказала себе Юлька. — Надо! Ну почему я такая?»

Тетя Поля ушла на вечернюю дойку, дядя Федя, как всегда с раннего утра, уехал на своем тракторе, а Люська залилась неизвестно куда. Юлька ушла на огород и, пригреваемая уже заходящим солнцем, начала полоть на грядках, думая о том, что пора уже ей возвращаться в город. Разве что-то изменится оттого, что она гостит здесь? И как там Борька?

— Юль! — раздался в саду голос Люськи.

— Ау!

— Иди скорей сюда! — заорала Люська что есть мочи. — Тебя какой-то жердина спрашивает.

А сама уже выскочила из-за куста крыжовника и летела напрямик, по грядкам, взбивая ногами платье и возбужденно сверкая черными глазами.

— Кто спрашивает?

— Такой… длинный. Городской, видать… В кедах, джинсах и вообще…

А долговязый Гошка уже шел по саду, издали улыбаясь Юльке.

— Какая ты! — восхищенно сказал он, рассматривая Юльку.

— Какая? — покраснела Юлька.

— Красавица — вот какая! — брякнула Люська.

Юлька, пунцовея от Люськиной похвалы и ласкающе-смущенного взгляда Гошки, улыбаясь, подала Гошке руку.

— Вот, приехал, — сказал Гошка. — Ну и как ты тут?

— Я тут хорошо!

И вдруг задохнулась. «Хорошо… А потом?» — мелькнула мысль. Не было еще у нее в жизни, чтобы было одно только «хорошо». И ничего этого Гошка не знает, а надо, чтобы знал…

Посуровела Юлька, как перед прыжком в холодную воду, глубоко вздохнула и сказала Люське:

— Иди, Люська, гуляй, нам поговорить надо.

— А я что? Мешаю? Да? — оскорбилась Люська.

— Мешаешь.

— Ну ладно…

И ушла. А Юлька с Гошкой сели на траву под яблоней.

— Трудно мне, Гоша, — вздохнула Юлька. — Только ты выслушай сначала, мне тебе многое сказать надо.

И заговорила. Обо всем том, что всегда таила от людей, чего не сказала даже милиционерам. Говорила, не таясь, не скрывая, не боясь быть неверно понятой или осужденной. Даже о тех трудных мыслях, что мучили ее эти дни.

— Ну почему ты молчала, Юлька? Почему? Неужели бы мы не помогли? — Всегда стеснительный Гошка смотрел осуждающе.

— Стыдно мне было, — призналась Юлька. — Так стыдно! Станут девчонки между собой говорить и обязательно кто-нибудь своим отцом или матерью похвалится. А что я могла сказать? Теперь я понимаю, а тогда… Я же всю жизнь боялась.

Гошка только вздохнул.

— Одному всегда страшно. Нельзя быть одной, Юлька.

— Теперь я знаю, — ответила Юлька. — И давай больше не будем об этом?

— Не будем, — согласился Гошка. — А эту девочку Люську сюда позовем. Ладно?

— А я тута, — сказала Люська из крыжовника.

— Подслушивала?

— Не-а. Я ухи заткнула.

— Ну иди сюда, ухи.

В соседнем саду раздался треск, огромный яблоневый сук стремительно качнулся к земле, и с него кубарем полетел Сережка.

— Аг-га! — завопила Люська радостно. — Так и надо, так и надо! Не будешь подглядывать. Не будешь подсматривать!

— Сережка, — чуть краснея, сказала Юлька.

Сережку она видела часто, но разговаривала с ним один только раз, вскоре после приезда. От Люськи она уже знала, что Сережка — мастер на все руки, его телевизионные антенны стоят чуть ли не на каждом доме. И была поэтому уверена, что он умный, много знающий парень. А Сережка с удовольствием начал рассказывать ей о том, сколько он уже заработал на этих антеннах и сколько заработает еще. И когда она спросила его, кем он думает стать, Сережка уверенно ответил:

— Лесником.

— Почему? — удивилась Юлька. Она была уверена, что Сережка мечтает стать инженером. — Ты же умеешь делать антенны…

— Ну и что? — пожал плечами Сережка. — Я сам по себе хочу. А антенны — это так, мелочь. Вот сделаю для всей деревни, а дальше что? А у лесника — лес. А лес каждому нужен, только давай…

И Юлька потеряла к нему всякий интерес.

Но сейчас, когда рядом был Гошка, ей почему-то захотелось показать Сережке своего друга. И она предложила: «Давай и его позовем? Он, правда…» Она хотела сказать «странный» или «чудной», но такие слова никак не подходили к Сережкиной характеристике, и Юлька не закончила фразу.