Жила-была девочка… - [32]

— Небо… — недовольно буркнула Люська. — Ты не уходи, смотри.

Кругом стояла удивительная тишина, словно не только люди, но все — деревня, трава, речка, звезды над головой — уснули, притомившись за день. Даже воздух был недвижен, и дышалось легко и свободно.

— Ой! — раздалось за углом, и через мгновение оттуда пулей вылетела Люська.

— Чего ты?

— Там, в траве… шебуршит кто-то.

— А ты посмотри.

— Я что? Чокнутая? Пошли скорей обратно.

Первые дни в деревне показались Юльке сплошным праздником, главной радостью которого были тишина и покой. Утром, еще в полутьме, наперебой горланили петухи, мычали коровы, негромко переговаривались женщины. Звуки эти будили Юльку, но не мешали и не беспокоили ее, ибо она знала, что они не несут ей ни тревоги, ни обиды, ни унижения.

Потом приходил день, наполненный безобидной трескотней неугомонной Люськи, оханьем тети Поли при примерке накупленных для Юльки обновок, купаньем на речке и разными мелкими, совсем не трудными делами по дому. Не привыкшая к праздности, Юлька находила эти дела сама, хотя тетя Поля и запрещала, одновременно поругивая ленивую Люську.

— Учись, бесстыжая! Человек отдыхать приехал, а за все хватается. А ты?

— Всю жизнь мечтала, — отбивалась Люська. — От работы кони дохнут.

— У, дылда сопатая!

Люська только посмеивалась.

За эти дни у Юльки появилось много знакомых. Местные жители казались ей гораздо общительней, проще, приветливей городских, хотя подчас излишне разговорчивы и любопытны. Приходя к тете Поле в дом, они спокойно, будто со старой знакомой, заговаривали с Юлькой, не таясь, как ей казалось, рассказывали о себе и о своей семье, расспрашивали Юльку и охотно ее слушали. И Юльку невольно тянуло к этим людям. И когда в один из дней их пригласили в гости к родственникам дяди Феди, Юлька охотно согласилась пойти.

Народу на празднество собралось немного, человек двенадцать. Некоторые пришли прямо с работы, в спецодежде, и даже умывались здесь, у бочки с дождевой водой.

Женщины почти все были знакомые Юльке, и это ее порадовало. Но особенно ей стало хорошо, когда появилась напарница тети Поли, миловидная и очень молодая доярка Лена. По утрам она частенько забегала за тетей Полей и не раз беседовала с Юлькой. Она была уже замужем, имела ребенка, но от нее веяло детской непосредственностью, чистотой и обезоруживающей искренностью. Даже улыбалась и удивлялась она почти так, как Юлькины одноклассницы. А глаза ее были похожи на глаза Борьки в минуты радости — лучезарные и широко открытые всему миру.

И Лена обрадовалась Юльке. Подошла, улыбаясь, не таясь, сказала:

— И ты здесь! Как хорошо-то…

За столом они сели вместе. Хотя и были здесь все свои, но места за столом занимали чопорно, долго. Каждый из гостей с подчеркнутым достоинством ждал, когда хозяин дома пригласит к столу и укажет место, где сесть. И хозяин этот ритуал исполнял также неторопливо, основательно, терпеливо ожидая, когда усядется человек на указанное место, и лишь потом обращался к очередному гостю.

Наконец, расселись все. Кто-то из гостей произнес первый, не очень понятный Юльке тост:

— Ну давайте начинать, а то время идет…

Гости дружно чокнулись стаканами, не менее дружно выпили и начали закусывать.

За первым тостом последовал второй, потом наливали без всяких тостов, и Юльке стало скучно. Разговоры, которые вели между собой гости, были ей непонятны, бестолковы. Заметно захмелевшая Лена забыла о ней, жарко шепталась о чем-то с соседкой.

И Юлька поняла, что в этой компании ей просто нечего делать. Она осторожно выбралась из-за стола, вышла на улицу и уселась на скамейку в палисаднике под окнами.

Здесь было темно, тихо и прохладно. Через прикрытые створки окон голоса гостей доносились невнятно, не беспокоя. Юлька подумала, что хорошо бы сейчас найти умчавшуюся куда-то с детворой Люську и уйти с ней домой. Но где искать Люську, она не знала, и продолжала сидеть, ожидая конца вечеринки.

В доме грянула разудалая песня о Степане Разине. Пели с увлечением, с чувством. Слитно гудели мужские голоса, звонко, в тон им звенели женские. И когда кто-то из гостей приоткрыл створки окна, Юлька даже обрадовалась: теперь песня лилась еще красивее и звучнее.

Но неожиданно она оборвалась, снова зазвенели стаканы, раздался смех, визги женщин. «Как у нас раньше», — с грустью подумала Юлька, уже жалея, что открыто окно, через которое слишком хорошо слышно, что делается за столом. А гости гуляли…

— Сеня, друг, по единой! — гудел пьяный мужской голос.

— Всем наливай! — весело закричала женщина.

— Будя! Передых дайте…

— Эх, ты! — еще веселей взвился уже знакомый женский голос. — Передых… Да какой же ты мужик, если за бабой пить не поспеваешь? Гляди, как я…

Несколько мгновений стояла тишина, а потом раздался взрыв одобрительных женских голосов.

— Ай да Анна!

— Знай наших…

— Сыпь, Анютка, покажи ему, черту рыжему, как надо пить.

Кто-то из мужчин начал песню, но его не поддержали. Почти следом за ним высоко запел женский голос, но и эта песня тут же оборвалась.

Юлька встала, осторожно прикрыла окно, лишь на мгновение заглянула в комнату. И то, что она увидела, поразило ее. Там, в городе, к ним, как она была уверена, приходили алкоголики. Сюда на ее глазах собирались степенные, полные чувства собственного достоинства люди. Но сейчас между теми, что были в городе, и сидящими за деревенским столом не было никакой разницы.