Жидков, или О смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души - [39]
Пишите нам, а мы целуем Вас.
* * *
18 ноября 1941
Исплакалась, душою изболелась,
Ни строчки не имея от него,
Все, что имелось, все куда-то делось,
И не видать мне счастья моего.
Когда б не лепеталось и не пелось
Ребенку моему, то естество
Мое давно бы корчилось от боли.
И одолели головные боли.
И ночью мучает тупая боль.
Скорее бы родить. Так надоело
Таскаться. Как письмо дойдет -- дотоль,
Возможно, уж рожу. И то и дело
Мне лезет в голову наше Николь
ское. Ах, как мне надоело
Никольское! Как хорошо-то ведь
Так по-людски хоть временно пожить!
Меня родители зовут на горы,
Но комната так хороша, что с ней
Жаль расставаться! С некоторых пор и
С удобством, с печкой. Сяду перед ней -
Все Павла жду, что он окончит сборы,
Приедет в отпуск... до скончанья дней
Вот и пожили бы мы с ним, как люди -
У мамы и не повернуться буде.
Хоть я не понимаю, почему
Он думает увидеться? Так странно
Вы пишете... Как рады мы ему
Все были бы. И только несказанно
Меня расходы мучат. Моему
Устройству здесь зимой напостоянно
Обязаны мы тратой на дрова.
У мамы трат бы меньше раза в два.
Но иногда... ах, иногда слабенек
Бывает дух, и думаю сам-друг -
А вдруг он больше не пришлет мне денег -
Нет, по чужой вине... а все же -- вдруг?
И вот смотрю: продуктов стол реденек -
И закупаю все впятеро рук -
Чтоб зубы класть нам не пришлось на полку -
Картошку впрок и мясо на засолку.
У нас уж с месяц как стоит зима,
И собирали деньги -- взнос на просо -
Я не успела и схожу с ума -
Ведь мне сказали, что не примут взноса,
Раз после времени, и я сама
Ходила по начальству для разноса,
И обещали -- впредь не обойдут -
И даже с мясом прибегали тут.
* * *
20 декабря 1941
Привет Вам, наши родные Ирина
Михайловна и мама, а к тому ж
И пожеланья от меня и сына.
За Павла я спокоилась. Мой муж
Нас извещает, не пиша нам длинно,
Что он благополучен, здрав и дюж -
И "верен взваленной ему задаче".
Со мной, о господи, совсем иначе!
В семь тридцать утром третьего числа
Я брюхом наконец-то оттаскалась
И недоношенную родила.
Создание ужасно исстрадалось
Пред тем, как умереть, и без числа
Лицом от сильной боли искажалось,
И чуть дыша последние три дня
Тишайшим стоном казнило меня.
Что было поводом ее мучений -
Я, собственно, не знаю до сих пор.
Тринадцатый как исполнялся день ей,
То без четверти час смежила взор.
Я не могла то видеть без мучений,
Тем боле, что она с начальных пор
Была лицом прекрасным отрешенна
И груди не сосала совершенно.
Ей сестры делали изрядный встряс
И ужимали даже шею сзади,
И открывала свой роток тотчас -
Но чтобы плакать -- лишней боли ради.
Ей в рот вливали молочка припас
Через накладочку -- дабы пила де.
Она не возражала и пила -
Зачем обречена она была!
Зачем не сын! Она ничуть не хуже
Была его! Судите ж сами вот:
Ладошка моего мизинца уже,
Как бы пастелью вычерченный рот
Был бледно ал и холоден снаружи,
О господи, снутри наоборот
И тепл пронзительно и жадно красен,
А голос был поистине ужасен!
Какое горлышко ей дал господь,
Какие чистые глаза явил он,
Тем только горше сделав мой ломоть.
Меня такою мукой одарил он,
Что ни заесть ее, ни обороть,
Зачем лишил и разума и сил он
Меня, несчастную, не дал уйти
Из худых мест, отрезав все пути.
Мы, взрослые, и то там все исстылись.
Где было ей, неопытной, стерпеть.
Пеленочки с нее всегда валились,
А нянечкам все было не успеть -
И так уж, поправляя, с ног все сбились.
И вот как начала она коснеть -
Они смолчали, что она кончалась,
Но я сама у детской оказалась.
Мне не хотели мертвую ее
Показывать, все отогнать пытались.
Возьми меня от скорби колотье -
Они б еще со мной тут намотались.
И все ж я видела дитя мое,
Пока они туда-сюда мотались,
И как взглянула -- поняла я всем -
Да ведь она доношена совсем!
И вовсе совершенна, хоть малютка
И хоть истравлена вконец иглой.
Дежурная сестра с ворчаньем "ну-тка"
Сплелась своей ногой с моей ногой,
Но я, сказав ей звонко: Проститутка!
Ее отвадила ходить за мной.
В конце концов ее ли это дело -
Моей дочурки золотое тело.
Она была прекрасна, как луна
На только что завечеревшем своде -
Глазами и мутна и холодна,
А ногти -- семячка льняного вроде -
Чуть голубее были полотна
На желтом одеяльцевом исподе,
Напоминала предзакатный снег
Фиалковая бледность нежных век.
Едва смогла я выписки добиться,
Я кинулась в покойницкую. Там
Лежала смерзшаяся в ком девица,
Припаянная холодом к листам.
Все помню -- как ушла назад больница,
Не помню -- кто шел сзади по пятам,
Все бормотал, чудной такой оболтус:
"Без выписки нельзя, вернуть извольте-с! "
Как мне велел мой материнский долг,
Ее я вымыла и нарядила
В сиреневый атлас и алый шелк,
Из бархата я туфельки ей сшила.
А голосок ее все не умолк,
Она смеялась рядом и гулила,
Я вскидывала к ней глаза, и вот
В улыбке склабился дочуркин рот.
Опять поймите -- тлен ее не трогал,
Хотя в печи огонь всю ночь горел.
Ее задумчиво ребенок трогал
И личико подолгу ей смотрел,
И этот взгляд меня, признаюсь, трогал,
И я взяла сказала: Ай, пострел,
Что так глядишь ты -- видно что заметил... -
Он на меня взглянул и не ответил.
Уж видно так -- решил не отвечать
Чтоб не сугубить материнской боли.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В монографии осуществлен анализ роли и значения современной медиасреды в воспроизводстве и трансляции мифов о прошлом. Впервые комплексно исследованы основополагающие практики конструирования социальных мифов в современных масс-медиа и исследованы особенности и механизмы их воздействия на общественное сознание, масштаб их вляиния на коммеморативное пространство. Проведен контент-анализ содержания нарративов медиасреды на предмет функционирования в ней мифов различного смыслового наполнения. Выявлены философские основания конструктивного потенциала мифов о прошлом и оценены возможности их использования в политической сфере.
Водка — один из неофициальных символов России, напиток, без которого нас невозможно представить и еще сложнее понять. А еще это многомиллиардный и невероятно рентабельный бизнес. Где деньги — там кровь, власть, головокружительные взлеты и падения и, конечно же, тишина. Эта книга нарушает молчание вокруг сверхприбыльных активов и знакомых каждому торговых марок. Журналист Денис Пузырев проследил социальную, экономическую и политическую историю водки после распада СССР. Почему самая известная в мире водка — «Столичная» — уже не русская? Что стало с Владимиром Довганем? Как связаны Владислав Сурков, первый Майдан и «Путинка»? Удалось ли перекрыть поставки контрафактной водки при Путине? Как его ближайший друг подмял под себя рынок? Сколько людей полегло в битвах за спиртзаводы? «Новейшая история России в 14 бутылках водки» открывает глаза на события последних тридцати лет с неожиданной и будоражащей перспективы.
Книга о том, как всё — от живого существа до государства — приспосабливается к действительности и как эту действительность меняет. Автор показывает это на собственном примере, рассказывая об ощущениях россиянина в Болгарии. Книга получила премию на конкурсе Международного союза писателей имени Святых Кирилла и Мефодия «Славянское слово — 2017». Автор награжден медалью имени патриарха болгарской литературы Ивана Вазова.
Что же такое жизнь? Кто же такой «Дед с сигарой»? Сколько же граней имеет то или иное? Зачем нужен человек, и какие же ошибки ему нужно совершить, чтобы познать всё наземное? Сколько человеку нужно думать и задумываться, чтобы превратиться в стихию и материю? И самое главное: Зачем всё это нужно?
Украинский национализм имеет достаточно продолжительную историю, начавшуюся задолго до распада СССР и, тем более, задолго до Евромайдана. Однако именно после националистического переворота в Киеве, когда крайне правые украинские националисты пришли к власти и развязали войну против собственного народа, фашистская сущность этих сил проявилась во всей полноте. Нашим современникам, уже подзабывшим историю украинских пособников гитлеровской Германии, сжигавших Хатынь и заваливших трупами женщин и детей многочисленные «бабьи яры», напомнили о ней добровольческие батальоны украинских фашистов.
Память о преступлениях, в которых виноваты не внешние силы, а твое собственное государство, вовсе не случайно принято именовать «трудным прошлым». Признавать собственную ответственность, не перекладывая ее на внешних или внутренних врагов, время и обстоятельства, — невероятно трудно и психологически, и политически, и юридически. Только на первый взгляд кажется, что примеров такого добровольного переосмысления много, а Россия — единственная в своем роде страна, которая никак не может справиться со своим прошлым.