Жиденок - [32]

В унисон с ходом автомобиля впереди покачивались уверенные спины моих попутчиков, а в зеркало заднего вида на меня поглядывали две пары глаз. И тут я с роковой неотвратимостью осознал, что убивать несчастных птиц придётся именно мне. Я как-то сразу взмок, и капельки пота по-пластунски поползли по моим глазам.

«Жигуль» резко встал. Армянин спросил:

— Зачем плачешь?

Татарин сказал:

— Ты тараканов убивал? Так это те же тараканы, только они выросли.

Ну, как было объяснить этим чёрствым мужланам, что вся моя утончённая натура вставала на дыбы даже тогда, когда руки пришлёпывали прусака домашней тапочкой!

Мы выехали на опушку леса. Мои коллеги вынули из мешка индюка и, лишив последнего слова, тут же его разделали. Гусь остался за мной.

Весь обратный путь мне подробно излагали технологию убийства и подсчитывали, сколько тонн мяса средний человек съедает за свою среднюю жизнь.

В то время я жил с Самой Первой Женой, Самой Первой Тёщей и Самым Первым Тестем в самом центре нашего большого города. Напротив нашего дома через площадь стоял Дворец Труда и Горсовет.

После непродолжительных дебатов гуся было решено поселить на балконе, выходящем на площадь. Мы не преследовали никаких политических целей. Просто в нашей квартире был всего один балкон.

До «Седьмого Ноября» оставалось несколько дней. Из художественной литературы я знал, что гуся перед употреблением очень полезно некоторое время покормить грецкими орехами. Тогда он становился жирным и покладистым.

Всей семьёй мы накололи тазик орехов и выставили их на балкон. Гусь не оправдал наших ожиданий: ему было грустно, он вспоминал прежних хозяев и в таком ностальгическом настроении отказался от еды, а содержимое миски обгадил. За несколько дней наш лапчатый брат сильно исхудал и затосковал.

Его жизнь прервалась шестого ноября. Я сделал всё по правилам: оттянув верёвкой гусиную голову, я свершил свой неправедный суд. За эти несколько минут перед моими глазами прошла вся галерея известных мне гусей: от тех, которые спасли Рим, до тех, которых воровал Паниковский.

Мой тесть из-за балконной двери кричал, что я садист, и клятвенно пообещал, что не притронется к жареной птице. Я нецензурно попросил отца моей жены отойти и принялся ощипывать тушку.

И тут произошёл сбой в технологической цепи: перья полетели на площадь. Я уже не мог прервать процесс и, прячась за перегородкой, дощипал свою жертву.

На следующий день трудящиеся нашего города стройными колоннами двигались на демонстрацию.

Над площадью вместо праздничных шариков летали гусиные перья.

Мы на демонстрацию не пошли. Сидя за кухонным столом просторной «сталинки» на седьмом этаже дома со шпилем, заперев дверь на все замки, засов и цепочку, мы уничтожали следы преступления.

Я обгладывал гусиное крылышко, а у меня перед глазами стоял боец Первой Конной армии Будённого Исаак Эммануилович Бабель. Тот самый Бабель, который написал когда-то рассказ «Мой первый гусь». Я грыз кость и думал, что никогда, ты слышишь, гусь, никогда не поднимусь до бабелевского «вопреки»! Я скрежетал зубами и понимал, что возвёл мост разве что между нашими гусями…

* * *

Здесь всё в открытую, без кулис —

Тряпья бутафорского нету

В спектакле, имя которому — «жизнь»,

На сцене с названьем «планета».

Здесь нету партера и нету лож,

Эффектной нет мизансцены;

Билет покупает и правда и ложь —

Равны на билеты цены.

Здесь часто в кумирах бездарный позёр,

Нашедший и «лапу», и место,

Здесь часто таланту шепчет суфлёр:

— Вы отклонились от текста!

Здесь главная сложность — суметь прожить

По нетеатральным законам,

Здесь каждый актёр может зрителем быть,

А может остаться актёром.

Песня, возникшая в недрах театра-клуба, написанная Сашей Гельманом

Мне шёл двадцать четвёртый год. Я исчерпал свой первый брак, у меня не было профессии, и жизненные цели были призрачными.

Мною по-прежнему владела страсть к театру. Она забирала все мои мысли, всё моё время, всю мою личную жизнь. Театр был моим домом, театр был моей семьёй, театр был моей религией и моим грехопадением.

Мой второй театр назывался «театром-клубом». Самым ценным и самым удивительным было то, что это название полностью соответствовало этой сути. Как клуб, наш театр каким-то чудом впитал в себя принципы свободной дискуссионности, абсолютно открытого общения, бескомпромиссного поиска и трепетного человеческого братства. Как театр, наш клуб со всем простодушием и наивностью искал своё место во всемирно-историческом театральном процессе, скрупулёзно и педантично изучал театральную историю и, опираясь на традиции великих лицедеев, пытался изобретать новые формы.

Главным кредо театра-клуба было «создание спектаклей средствами выразительности театров разных эпох».

Я проводил в театре всё своё время. С одной стороны, маму мою устраивало то, что её сын не болтается по улицам, не распивает в подъездах спиртные напитки и не спит со случайными женщинами. С другой — она понимала, что это увлечение не только не повысит моего благосостояния, но ещё и, не дай Бог, своей духовностью отвратит от поисков столь необходимого хлеба насущного. Поэтому она сказала буквально следующее: