Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов - [45]

Явное раздражение вызвало у Розовского «своеволие» прокурора Уральского военного округа, без согласования с ним потребовавшего от следственных органов местного управления НКВД представления «политической характеристики на обвиняемых при обращении за санкцией на арест». В циркулярном письме, разосланном в январе 1937 года всем военным прокурорам РККА, такая позиция строго осуждалась как способствующая необоснованной задержке ареста.

Примерно в то же время Военная коллегия Верховного Суда СССР скорректировала практику назначения уголовных наказаний в сторону ужесточения. И тут же по поручению Главной военной прокуратуры был внесен ряд протестов на вступившие в законную силу приговоры военных трибуналов по мотивам мягкости наказаний, назначенных осужденным. Что это за дела? Вот одно из них.

Из судебной практики

Житель города Тамбова Тараник, находившийся в состоянии опьянения, в разговорах с соседями по вагону нелицеприятно отозвался о Сталине и заявил, что при случае, пожалуй, мог бы даже его убить. Попутно он обвинил великого вождя во всех бедах, свалившихся на многострадальную деревню. Тараника взяли прямо в поезде, усмотрев в болтовне простого деревенского мужика террористические намерения. Военный трибунал Московского военного округа осудил его на 7 лет. Главная военная прокуратура опротестовала приговор как чрезмерно мягкий, не соответствующий тяжести преступления. Рядовое, заурядное по своей фабуле и обстоятельствам дело стало предметом рассмотрения Военной коллегии Верховного Суда под председательством самого Ульриха. Протест был удовлетворен, прежнее наказание признано «явно не соответствующим опасности преступных намерений Тараника». Дело направили на новое судебное рассмотрение для назначения более строгого наказания. Но этим Ульрих не ограничился. В адрес председателя военного трибунала, вынесшего первый приговор Таранику, было направлено частное определение. В этом документе за подписью Ульриха, который был разослан в назидание председателям всех военных трибуналов СССР, незадачливому подписанту приговора официально указывалось на «допущенную политическую ошибку» Так что рассуждения о независимости судей военных трибуналов остались где-то в области абстрактного теоретизирования.

В самом начале 1937 года Розовский направил всем военным прокурорам указание пересмотреть «прекращенные в 1935-36 годах уголовные дела об авариях, катастрофах и других происшествиях под углом зрения наличия вредительства и диверсий». Спустя 10 месяцев из Москвы исходит еще одна директива по тому же вопросу с обвинением подчиненных в неисполнительности: «…пересмотренных дел оказались единицы, а их должно быть безусловно больше». В ней содержалось предписание еще раз пересмотреть их, а также «все дела, прекращенные бывшими (читай репрессированными, — Авт.) военными прокурорами, которые к этому времени сами попали в разряд «врагов народа».

Примерно в этот же период Розовскому под грифом «секретно» пришла докладная записка за подписью военного прокурора Московского военного округа Ю.Я.Бермана и председателя военного трибунала округа Л.Я.Плавнека. В ней перечислялись многочисленные факты нарушения законности, применения неправомерных методов ведения следствия и фальсификации дел работниками НКВД Московской области, указывались случаи необоснованного привлечения к уголовной ответственности, ставился вопрос о необходимости срочного реагирования на беззакония.

Столь серьезный документ, да еще засвидетельствованный подписями высоких руководителей военной прокуратуры и трибунала, требовал рассмотрения, по крайней мере, тем должностным лицом, которому был адресован, т. е. Главным военным прокурором. Розовский оказался в двусмысленном положении: надо либо сообщать о беззакониях в вышестоящую инстанцию — Прокурору СССР Вышинскому, либо мотивированно объяснить авторам документа Берману и Плавнеку несостоятельность поставленных ими вопросов. И то и другое Розовский посчитал для себя нежелательным, а потому в свойственном ему бюрократическом стиле решил использовать третий вариант, освобождавший его от необходимости принимать решение. Докладная оказалась на столе начальника следственной части особого отдела Московского военного округа майора безопасности В.Столярова с резолюцией Главного военного прокурора: «Учесть при следствии».

Возникает резонный вопрос: почему у него? Ведь в докладной указывалось о нарушениях законности в деятельности территориального управления НКВД, а документ попал в следственную часть особого отдела во-енного округа — подразделения, никак с ним не связан-ного. Одно занималось людьми сугубо гражданскими, другое — военными. И потом, о каком следствии идет речь, против кого, по какому уголовному делу и в связи с каким преступлением? Может быть, Берман и Плав-нек к тому времени уже были намечены для расправы, а докладную рекомендовалось использовать в качестве вещественного доказательства их «враждебной» деятельности?

Не стоит гадать относительно возможных ответов на поставленные вопросы. Столяров все понял: для органов такие бумаги представляют собой самый элементарный донос. Главный военный прокурор умывает руки, отдает Бермана и Плавнека на заклание и уходит от любых возможных претензий к себе со стороны органов НКВД. Участь военного прокурора и председателя военного трибунала округа была предрешена. Их осудят и расстреляют с небольшим интервалом по времени.