Жертвуя малым - [159]

Не видела я, только слышала, как полетели камни в мощную грудь мужа-вождя, но стоял он не шелохнувшись, нас собой от озверевших гонцов обороняя. А вскоре новые голоса раздались, пламя факелов вечерний пляж озарило. Шла к нам от хижин оголтелая толпа. А Мудрая Матерь, подносы с кушаньем понюхав, в кувшины с хмелем нос сунув, сказала: я тоже эту пищу ела. Стало быть, мой черед следующий. Встала она, как кит из волн, — огромная, в сияющей под лучами заходящего солнца накидке, и подошла к умирающему вождю-хозяину. Тот уж почти не дышал, посинел весь, глаза его голубые из глазниц вылезли. Опустилась Мудрая перед ним на колени, ладонь на чело возложила и стала к Отцам взывать. Подошли к этому домику люди, жги их, кричат, оборотней! Да только Перекат посторонился, как я ему велела, и открылась глазам сухопутных картина: Матерь на коленях, шепчущая над телом их умирающего вождя. Замерли люди, только глаза в свете пламени алым посверкивают, молча стоят, ждут, как чайки добычу. А Мудрая задышала вдруг трудно, пена у нее горлом пошла, закапала на могучую грудь. Вижу, невмоготу ей, жизнь она отдает свою сильную, да нелегко чужому-то жизнь эту принять. Взмолилась тогда и я, к Матери Предвечной, Лазоревой Невесте, всю душу на поиски Ее бросила. И отозвалась Вечная Дева в небе зарницей, ответила мне: будет по-твоему. Исторгла из Полной Луны корень жизни ее, изъяла, и в чужого вождя, как в сосуд, вложила.

Вернулась я в мир дольний, вижу: сидит Полная Луна над чужим вождем, как изваяние, недвижимо, а душа-то в ней еле теплится. Перекат стоит, кулачищи сжав, на противников, как на стаю касаток, глядит недобро, защищать меня до последней капли крови готовится. И садится у ног его вождь-хозяин: волосы встрепаны, борода в рвоте горькой измазана, глаза, как в сети опасной, в красных прожилках. Сел, бороду пожамкал, покривился страшно, за горло себя взял. Кто, слышу, сипит, кто посмел? На моей земле, под моим кровом кто удумал гостей травить? И вдруг как вскочит сильно, как захрипит сорванными связками, глаза больные выкачав: кто?!

А дальше уж совсем коротко. Спустилась ночь, и новый день пришел, стали собирать сухопутные три больших костра на побережье. Воскресший вождь нам охрану выставил, верных ему охотников, ну, а я и вождь мой муж устроили Мудрую так, чтоб муки ее облегчить. За ночь, да за новый день отыскали сухопутные злодеев, ими жена и сноха незадачливого охотника, сыночка у меня отнявшего, оказались. Они-то и подложили в кушанья, да в хмельное злых трав. Как уж так вышло, что их до приготовления яств допустили, — того ни мне, ни вождю моему мужу неведомо. Да уж мы и не спрашивали. Тут уж сухопутные без нас все решили. Не будет предательницам пощады, так сказали. И порубили обеих баб живьем, а уж потом, когда те теней лишились, огню их останки скормили. А третий костер принял плоть первенца вождя-хозяина, восторжествовала, стало быть, и без нас земная справедливость. Ну а я, да вождь мой муж над телом Мудрой остались молчаливые дни коротать, ждать, когда птица души ее трудно к небу воспарит. А теперь вот ты явился, Светлый, и хоть знаю я, что нельзя просить, а, может быть, сжалишься, отпустишь душу Полной Луны на свободу? Тяжко ведь ей в умирающем теле томиться, горько на чужбине умирать среди речи постылой и деяний нечестных. Сжалься, очень тебя прошу.

Соль недолго колебался. Слыша, как хрипло дышит за спиной Чиэ, ощущая жар, волнами расходящийся от ее тела по всему тесному домику, он сказал, глядя прямо в широко распахнутые, похожие на колодцы без дна глаза молодой Матери:

— Нет, Луна, — сказал он. — Не могу. Да и, посуди сама, понравится ли толстухе, если ее наказ по ее же вине будет нарушен?

Юная тюлениха, кормилица Соля, ответила ему долгим, тянущим душу взглядом. «Хватит», хотел взмолиться он к ней, но она первая отвела глаза. Кивнула, словно что-то для себя решив.

— Будь по-твоему, Светлый, — сказала.

И больше, за все оставшиеся до момента окончательной смерти Полной Луны четыре дня, не произнесла ни слова.

* * *

Соль остался на материке. А когда Чиэ, наконец, умерла, так и не придя в себя, не сказав им ни слова на прощание, отправил Переката на тюленьи острова за подмогой в переносе тяжелого тела. Сам остался с Луной вдвоем, стеречь покой мертвого тела Мудрой.

Луна с ним не разговаривала, не ела и не пила, погрузившись в некое подобие транса. А к Солю стал приходить Лука, младший сын воскрешенного вождя, подросший, разом возмужавший, посуровевший со смертью старшего брата. Он всегда приходил с сестрой, оба были дивно похожи и хороши собой. Светланка, сестра его на год старше, выросла в чудесную девушку: пшенично-русая коса до пояса, тонкий стан, соболиные брови вразлет. «Беловолосый!» — закричали они, впервые встретившись с ним после дня похорон в пенной полосе прибоя. Соль пришел к морю пораньше, едва только солнце взошло, — промочить ноги и полюбоваться на далекий горизонт, за которым лежала однажды отринувшая его Заповедная земля. Никаких встреч не ждал он в столь ранний час, все важные дела обговорил с воеводой прошлым вечером, когда догорели погребальные костры. Но воеводины младшие дети, как оказалось, тоже были ранними пташками: каждое утро прибегали они на пляж собирать раковины съедобных моллюсков. «Беловолосый!» — с восторгом завопил один и подхватила другая; и подростки бросились к нему наперегонки, смеясь, рисуясь друг перед другом, начисто забыв горести прошедшей ночи.