Жертвуя малым - [158]

«Не надо зерна, — сказала Мудрая Матерь, обращаясь к старшему из вождей, и вытянула руку, указывая на прижавшуюся к брату девчушку. — Отрубите ей руки. Вырвите язык. Выжгите глаза. Делайте аккуратно, чтоб не умерла. Пусть живет долго, а тот, — она ткнула пальцем в отца девочки, скорчившегося на песке, между двух конвоиров с длинным острогами (копьями, тихо подсказал Перекат, и Луна кивнула, признавая поправку), — видит и помнит, что натворил».

И — после этих ее слов — началась буря, какая бывает после того, как слишком долго держится жара. Старший вождь побледнел, стал увещевать, его правая рука, этот… Пастух? — принялся свой широкий нож (топор, невозмутимо подсказал Перекат) лапать, младшие вожди и родичи злодея наперебой кричат, невиновность его доказывают. А Матерь сказала, глядя на эту суматоху сверху: до завтрашнего полудня времени вам даю. А как приговор исполните, приводите ко мне девчушку еще раз, я хочу посмотреть, что все правильно.

— Что же случилось потом? — шепотом спросил Соль, и оглянулся через плечо, когда Чиэ в полусне горестно вздохнула.

— Угрюмые, разошлись сухопутные. А к вечеру принесли жены вождей к этому дому угощение, и с ними, трапезу разделить, пришел сам вождь-хозяин вместе с первым сыном. Ели хлеб они с Матерью, пили вино, убеждал ее вождь сменить наказание. «Дитя ведь, — толковал страстно, — в грехах отца неповинное». Долго говорили. Наконец, меня кликнули и Переката, чтоб совета спросить. Мудрая говорит: ваш детеныш, за вами последнее слово, стало быть. Аль простите?

Не прощу, сказал вождь-охотник, ни за что смерти первенца им не прощу. У этого сын останется, цел да невредим, ну, а у меня что? Только сладкая месть.

Так сказал, и сел на место, на сжавшего зубы вождя-хозяина глядя.

Твое слово, Микадзуки, сказала тогда Мать. Всегда ты мне как дочь любимая была, как скажешь теперь, так и будет.

Оробела я, когда все взгляды на мне сошлись, присох язык к гортани. Да только вспомнила я, как Матерь меня дочерью своею любимой назвала, и подумала: быть мне Мудрой племени, едва Матерь в чертоги отойдет, решать за всех. И нашла в себе силы твердо в лица ждущие поглядеть. Я мать, сказала. Сердце мое горькими слезами обливается оттого, что твои люди, вождь, не уберегли моего первенца. Кровь его, плохо умершего, к справедливому возмездию взывает. Да только, твердо сказала я и на мужа-вождя посмотрела, не вернуть мне сыночка больше, хоть вы всех своих детей в жертву нам сейчас принесите. Не по нашему, земному, правосудию стану я судить, а по божьему, тому, какому Бел бог нас научил. А ведь он помог вам в годину тяжкую, защитил, хоть и был — и вам, и нам, — чужак, перекати-поле. А явился, и вершил праведный суд. Только те, кто себя забыл, вражины змееглазые, нам враги, так он сказал, прежде чем к вам на подмогу идти, а я запомнила, хоть была еще в ту пору девчонкой неразумною, всего год до того впервые в морскую пучину нырнувшею. А другие не враги вам, такие же, как и вы, люди, смерти постылой страшащиеся. Так он сказал. А потом уплыл, чтобы в райскую страну попасть, да освободить для всех нас Предвечную Невесту, в чьем расписном подоле стада жирного лосося плещутся. Но не случилось ему чаяние исполнить, и вернулся он к нам, сломленный, с самого дна моря, из потаенных глубин его, где даже рыбы слепые уже не живут. Вернулся, и я его, по слову Полной Луны, молоком своим материнским поила. И стал он мне — как сын. Два у меня сына было — теплый, родный теленочек, кровинушка моя, и Светлый бог-изгнанник, Обреченный, кого я как мудрая матерь выпестовала. Два сына было, а остался теперь один. И, будь он здесь, решил бы так же, как я: не надо виры, не надо мести, ничего нам от вас не надо. Я прощаю вас, сухопутные люди, за первенца моего прощаю, но впредь — слышите — как стану я Мудрой матерью, не видать вам больше от меня снисхождения.

Так сказала я, а они, как услышали, тут же в ноги мне поклонились. Благодарю тебя, Мудрая мать, сказал мне старший вождь, а у сына его слезы на глазах выступили, хоть и не пристало воину без причины плакать. От всего сердца благодарю за благородное, милосердное решение. Пожелал он народу тут же о нем объявить, и отправил своего первенца к хижинам, чтоб разнес среди них добрую весть. А сам все продолжал мне кланяться и ладонь к сердцу прижимать.

Довольно, остановила его Матерь. Станется с нас. Раз уж дела тут мы все закончили, пора нам восвояси вертаться, а то уж заждались люди нас, извелись все. Так сказала, как вдруг слышим: крик от хижин, гам, двое молодых охотников к дому этому наперегонки несутся. Что такое? — вождь-хозяин вскочил, да ноги-то не удержали веса, подломились. Упал он, пена зеленая на бороду его рано поседевшую изо рта хлынула. Тут уж и охотники сухопутные к дому этому подбежали, беда, один голосит, сын вождя без памяти! А второй, посмышленее, встал, как вкопанный, и глядит, как вождь-хозяин угрем по голым доскам вьется, в собственное горло крепкой рукой вцепившись.

Отравили, Мудрая тут говорит. Я на нее дивлюсь, рот разинув, а Перекат уж в проеме встал, растопырился, телом нас своим от охотников молодых закрыл. Тут-то я в себя пришла, кричу: не наших рук дело, люди! Не наша вина, чужая!