Жертвуя малым - [138]

Расправившись с первой линий защиты, он направился к одному из патронов, следившему за схваткой с расстояния. Тот кинулся прочь, Соль поймал его за волосы. Сунул в рот окровавленную ладонь, дождался, когда тот перестанет корчиться. Патрон был из молодых, вполне человек по виду, и черная душа его безропотно дала себя употребить. На кончиках нитей, стеганувших на прощание Соля по нервам, качнулся алый отклик, и Соль задержал на нем внимание, отслеживая направление. И, более на мелочь не размениваясь, помчался дальше.

Тучи сгустились к утру, пошел легкий снег. Лагерь несытых, передовая их огромного царства, гудел, как растревоженный улей. Теперь змееглазые не рисковали вступать с Солем в прямую схватку; они заслонили ему путь человечьими животными, но и их он разбросал, как кегли. Полголовы стянуло обручем боли и она пульсировала над левым ухом как невидимая глазу опухоль. Конфликта установок нельзя было полностью избежать.

И все же он планомерно двигался навстречу своей цели, и, взбежав на крутой холм в хлопьях ласкового свежего снега, увидел высокий шатер Молоха. Мужчины, женщины и несытые в два кольца стояли вокруг, и у всех у них был мертвый взгляд.

Понимая, что завязнет, прорываясь, он выхватил из-за пазухи лампу, поджег. С силой швырнул ее на крышу входного полога. Следом туда же полетел горящий факел, и вспыхнул жадный веселый огонь.

Защитники шатра навалились на Соля, но он разметал их, разрезая острым костяным лезвием чужие одежды до мягкой плоти. Раздавались крики боли, брызгала кровь — не все стражи Молоха были несытыми. Несмотря на сопротивление, они напирали, норовя столкнуть его с холма, но вот над шатром взвились клубы дыма, он запылал уже основательно, из недр его раздались пронзительные вопли. Немертвые еще теснили Соля прочь, но некоторые из людей заколебались. Из-за голов нападавших он разглядел, как колышутся стенки шатра, ор голосов — женских и детских — зазвучал отчетливее. Вот кто-то догадался прорезать шатер изнутри, и оттуда стали выскакивать женщины: простоволосые, в распахнутых полушубках, с вопящими младенцами на руках. Они выбегали, некоторые оскальзывались, падали, на них наступали следующие. Кто-то из живых бросился женщинам на выручку, кто-то помчался вкруг шатра, крича, что есть второй выход. Соль знал и сам, что запасной выход есть; он хорошо помнил привычки Молоха. Орудуя кулаком и ножом, он отбился от толпы защитников, навалившихся на него, и тоже побежал в обход горящего шатра. Мимо испуганных женщин и рыдающих младенцев, мимо мужчин, наклоняющихся над ними, чтоб помочь, мимо несытых, с белыми глазами спасающихся от пламени.

Сквозь красный туман, волной заливший зрение, он увидал на противоположном склоне холма Молоха: тот длинной трехметровой тенью скользил по снегу вниз в поздних сумерках зимнего утра. На руках он держал заходящегося плачем младенца.

Соль поспешил за ним, тяжелый, он утопал в снегу. Обруч боли теперь стискивал всю голову, мир плыл в красноватой дымке, и Соль, споткнувшись, покатился кубарем к подножию холма. Встал там, отряхнулся и побежал за Молохом, освобождаясь от защитной тяжести.

Он догнал его перед воротами в человечий город, повалил в снег. Младенец пищал и бился, но был жив. Ожесточенно шипя, Молох боролся с Солем за этого младенца, и в конце концов они помяли бедного ребенка так сильно, что тот захлебнулся плачем и замолк. Умирает, — понял Соль, но ничего, ничего не мог поделать. Навалившись на Молоха сверху, вдавливая его — грудь в грудь — в утоптанный твердый с вкраплениями льда снег, он заглянул в алые зрачки бывшего хозяина и прижал ко рту растопыренную ладонь, прокусывая ее.

— Не сметь, ничтожество, — прошептал Молох, широко раскрыв свои длинные раскосые глаза.

Соль впечатал руку с отворившейся кровью в его широкий черный рот, ломая пальцами жесткие, точно каменные, черты нечеловечьего лица.

Команда подействовала, он ощутил это тот час же, но было уже поздно. К ним бежали — со стороны города и из лагеря на передовой, — бежали, кричали и ругались, звали хозяина, но для него все было кончено. Тварь под Солем содрогнулась, конвульсии стали бить ее волнообразно, и Соль ощутил себя наездником, оседлавшим дикого быка. Еще он ощутил, что сходит с ума — тоже волнообразно, мощно, бесповоротно. Ты убил! — орали его установки. — Ты нарушил! Молох, отходя, содрогался и скреб длинными руками по твердому снегу, трупик младенца, как сломанная кукла, болтался на изгибе его гуттаперчевого локтя. Вот он повернулся синюшным сморщенным личиком, пеленки размотались, открывая взгляду распаренное пухлое тельце. Соль, чувствуя, как его выворачивает, отвернулся, сосредотачиваясь на Молохе, и, хакнув, сунул ладонь тому в тощий, выглядывающий из-под задравшейся рубахи, серый живот.

Душа бывшего мальчика-композитора выбросилась ему под ладонь сама, была она толстая, как вдоволь поевшая змея, мускулистая, масляная. Пальцы скользили по ней, не в силах обхватить, и Соль вынул руку из пасти Молоха, приподнялся, чтобы совладать с его душой двумя руками. Хозяин под ним, вдруг выпрямившись, ухмыльнулся.