Жертвуя малым - [136]

Соль целовал Волчицу, жадно, неистово, и крепко прижимал ее к себе. Она скинула шкуры, обвила его руками и ногами, торопливо срывая с него одежду из выделанных шкур. Они сплелись, вжались друг в друга, сильно, страстно, как звери, как дети, прячущиеся от ливня в темном недобром лесу, потерявшиеся в темноте. Они любили друг друга, как дети не умеют, но детскими, невинными были их помыслы, когда, страшась космического одиночества, стремясь закрыть, защитить один другого от безразличной хари смерти, от бездны, тщились они врасти друг в друга, преодолев сопротивление плоти и костей, срастись, слиться, стать неразделенными. Стремясь породить новую жизнь, бросить вызовом ее в слепое лицо небытия, оберегая — один другого и делясь — страхом, любовью, желанием защищать. Избывали они вселенское одиночество, один и один — не один, один и один — не так чудовищно страшно стоять против рока.

По шатру старика шамана, могучая, как гроза в ущелье, раскатилась вспышка белого света, и Соль, выдохшись, упал в объятия Акмэ, ее белые ляжки обнимали его бедра. Он ощущал себя опустошенным, гудящим изнутри, как колокол, как барабан, и таким же мощным, туго натянутым и пустым. Ни капли лишней, темной, грязной энергии не осталось в нем, он словно состоял из миллиарда взвешенных частиц, как будто он был свет, несущийся в кромешной темноте космоса, он был эфир, легче воздуха, легче самого лебяжьего пуха, он был разрежен, очищен, целеустремлен. Как тончайшей закалки клинок, замерший в мизерном волоске от вражьего горла.

Он приподнялся над Акмэ на руках, взглядывая, как с довольной, сытой улыбкой на пухлых губах переводит под ним она дух. Ее белые как дым, как кипенье яблоневого цвета, волосы перемешались с его, ее тонкие загорелые руки выводили узоры у него на груди. Яркие глаза ее туманила усталость, она разжала колени, отпуская его, сонно улыбнулась.

— Акмэ, — сказал он ей на ухо, краем глаза следя, как дрема уносит ее на своей ладье все дальше от берегов реальности, — не верь Ей. Ты не умрешь, и Косточка, или кто другой из достойных волков, подарят тебе щенков. Но для этого надо уйти, Акмэ, слышишь? Для этого надо отпустить ничтожество, Акмэ.

— Ништожжестоу, — произнесла она команду напевно, почти засыпая. — Отпустить? Но куда?

— Отпусти, Акмэ, — прошептал Соль, мягко сжимая ее тонкое запястье. Она чуть раскрыла ладонь, шевельнула пальцами. Она уже — почти что — спала. — Скажи: ничтожество, я отпускаю тебя.

— Ништожжестоу, — сладко зевнула Волчица. — Я отпускаю тебя. Но я пойду с тобой, Соль, слышишь? — склонив к плечу голову, вжав ладошку в его грудь, она крепко уснула, смешно оттопырив губу. Он бережно опустил ее руку, наклонившись, поцеловал в висок. Посмотрел очень внимательно, запоминая каждую прядь, каждую черточку. Встав с ложа, разыскал разбросанную одежду и, одевшись, вышел из шалаша ее деда.

Стая давно разошлась, костер догорал. Волки, спавшие снаружи в простом облике, ворчали, когда он проходил мимо них. Старый шаман, Грозный Лай, Молчун и его хромоногий сын сидели возле дотлевающего костра, сгребая к центру золотистые гроздья углей. Заслышав шаги Соля, все четверо подняли головы.

— Очнулась, — сказал он в ответ на молчаливый вопрос. — Теперь спит.

— Устала, — качнул головой шаман. Соль никогда не мог понять, осуждает его старик, или наоборот. Он мог бы быть хорошим волком, не будь он Светлым, так однажды старик сказал. Что бы это ни означало, гадать уже некогда. Молодой, сидевший рядом со ставшим после ранения еще менее разговорчивым отцом, залился краской.

— Устала, — согласился Соль. — Тебе найдется место для сна в ее шалаше, вождь. — Шаман поднял на него взгляд. — Ухожу, — объяснил ему Соль, и трое младших вожаков тоже вскинули головы. В их внимательных глазах мерцали золотистые отблески от ярких углей костра. — В логово главного над несытыми. Едва ли удастся вернуться. — Грозный Лай щелкнул зубами, а Молодой побледнел. Старый шаман покачал кудлатой седой головой, и лишь один Молчун просто слушал, чутко глядя. — Потому иду один. Акмэ… Волчице туда ни за что нельзя. Поэтому слушайте, о волки, что ваш Светлый бог вам говорит, слушайте и повинуйтесь! — теперь все четверо застыли, не отрывая от него взгляда. Как собаки, подумал он, как собаки, ждущие команды хозяина. — Старик, твою внучку, Мудрую Матерь, Светлый отдает в жены Молодому Вождю, юному шаману племени степных. Волчихи в ваших стаях вольны выбирать себе пару сами, да, это всем известный обычай, но теперь времена особые. И Светлый говорит вам: Мудрая Матерь, Белая Птица, выбрала его, Светлого, себе в пару, перепоручила ему свою судьбу. И он распорядился ею так, как счел нужным. Он передал Мудрую Матерь тебе, Молодой, будь же достойным дара, люби и почитай свою волчиху. А вам, вожди, Светлый дает наказ: позаботьтесь о том, чтобы Мудрая Матерь сошлась с Молодым и понесла от него потомство, позаботьтесь даже в том случае, если сама она не захочет. И ни за что, никогда не отпускайте ее за пределы завесы, по крайней мере до тех пор, пока не сумеет она ощениться и выкормить волчат. Впрочем, если у нее появятся детеныши, едва ли она оставит их, верно? Поэтому сделайте все, чтобы этой весной, когда заиграет в крови сладкий звон гона, — сделайте все для того, чтобы у Мудрой матери, Белой Волчицы, появилось потомство. Вы услышали, о волки? Ты услышал, Молодой?