Жертвуя малым - [103]

Потому что Молох создал царство, царство немертвых на земле. Он был в нем царем, немертвым царем-кровососом, питающимся кровью живых, создавшим армию вассалов, у которых в подчинении были собственные вассалы. Строгая, идеальная иерархия царила в этом царстве, стабильность и порядок. Тех немертвых, кто смели возражать против Молоха и его методов управления, он пожирал сам. Связанные кровной субординацией, они почти никогда не сопротивлялись. Самых непокорных умертвлял робот, поглощая их темные, утыканные шипами души.

Населявшие окрестные районы живые люди, те, кто пытались еще сопротивляться нападениям неупокоенных мертвецов, проигрывали агрессорам по всем фронтам: нехватка ресурсов и рабочих рук, болезни, старость, — все противостояло им. Туземцы, добыть которых из-за тумана способен был лишь робот, служили Молоху и его ближайшему окружению изысканным лакомством, и хозяин-царь запрещал своей «жестянке» слишком часто охотиться на них. «Редкости надо беречь», — любил повторять он, и был прав: доступными в пищу туземцами располагал лишь он, если верить слухам и рассказам очевидцев. На территории других резерваций неживым кровососам ходу не было. И Молох гордился своей уникальностью.

Он был одним из первых мертвецов-правителей, кто додумался, что поголовно всех живых людей нет смысла убивать. Он создал для них охраняемые города-поселения, ввел в них контроль популяции и распорядился пить кровь лишь у определенного процента населения. Его прислужники следили за порядком в таких городах, пресекая преступность, анархию и эпидемии. Немертвые разумные заботились о живых, как рачительные пастухи заботятся о том, чтобы вверенные им стада ни в чем не знали нужды.

И люди смирились с участью стада. За сорок лет не-смерти и хаоса человеческая цивилизация пришла в упадок, оружие, способное причинить кровососам вред, выходило из строя, а замены ему не было. Не-смерть и лишение тени поджидало каждого живущего, и люди в городах-поселениях спорили между собой за право первой смерти в расцвете лет. Других лидеров лишенных тени Молох безжалостно уничтожал, используя свой джокер — робота, чья кровь была убийственной для немертвых. Часто, желая подчинить себе чужой прайд, Молох убивал лидера сам, съедал его печень и сердце, и тогда оставшиеся без Старшего вассалы переходили под его метальный контроль.

Прошло сорок лет, и Молох стал единственным лидером в сердце материка, и интересы его простерлись дальше: он вынашивал план похода к соседней, отстоящей на сотни километров от волчьей, резервации. Он все чаще заводил речь об этом своем намерении с роботом, но тот, мучаясь от парадокса, как мог, отговаривал хозяина от подобной затеи.

Робот все еще не мог понять, что туземцы такое.

За сорок лет, прошедших с памятной ночи на границе тумана, который едва не уничтожил хозяина, робот множество раз наведывался в резервацию, но так и не сумел отыскать логово волчьей стаи. Каждый раз на окраине тумана его поджидал безропотный белый зверь, доверчиво и без сопротивления готовый пойти за роботом наружу, на смерть, как будто стая откупалась от незваного гостя жертвой, как будто робот был драконом из сказки, пожирающим красавиц. Все его жертвы были самцы, мужчины, но сути это не меняло: туземцы, коих в первый свой приход робот счел на свой лад разумными, приносили ему жертвы, но, стоило роботу пренебречь живой данью и пуститься на поиски обиталища зверолюдей, как жертва всеми правдами и неправдами начинала водить любознательного пришельца за нос. Робот не сражался с выбранными для него полузверьми: бить или убивать их самому не поднялась бы рука, — и вынужден был каждый раз оставлять попытки найти соплеменников волколюдей. Он больше никогда не разговаривал с ними, смирившись, он просто уводил белых зверей на смерть и старался не думать о том, куда их уводит. Молох жаловался, что туземец пошел слабый и больной, настаивал, чтобы робот выбирал тех, что посытнее, но робот брал, кого дают, и не пытался быть разборчивым. Прочие, остающиеся в живых звери, полагал он, тоже больные и слабые. За четыре десятилетия вылазок он стал замечать, что туман, прежде охватывавший всю отмеченную на старых картах территорию резервации, теперь метр за метром сдает свои позиции. Еще он видел, как скудеет земля, над которой властвовал прайд Молоха, как мутнеют реки и умирают деревья. Мир, населенный немертвыми, стремительно старел, а туман, сквозь который пробирался он в резервацию, стал оставлять на одежде и волосах отвратительный гнилостный запах. Робот делился своими наблюдениями с Молохом, а тот кивал и говорил, что нужно отправляться в путешествие.

— Волчков этих подъедим, а дальше? — самодовольно морщился он, возлежа в своем шатре на груде бархатных подушек. Советуясь со слугой, он обычно выгонял всех своих вассалов прочь, и, длинно развалившись на низкой кушетке, мерял присевшего на ковер робота мерцающим взглядом раскосых алых глаз. Иногда, погрузившись в размышления, он гибко вставал со своего ложа и садился на низкий табурет перед чернеющим в полумраке шатра роялем. Снимал крышку и долго, порой несколько часов, самозабвенно лупил по клавишам. Звук получался кошмарный: ни мелодии, ни гармонии, но Молоха это обстоятельство больше не волновало, — робот молчал о своих музыкальных вкусах, а вассалы рассыпали хозяину елейные похвалы. Среди всех них, лишенных тени, Молох был единственный, кто не утратил человечьей привычки к музыке. — Я ведь давно твержу тебе, что пришло нам время расширяться. На одном месте я засиделся, хочу мир повидать, показать себя. Отправимся на юго-восток, в резервацию к лошадиным, поглядим, что у них творится.