Жертвуя малым - [102]

— Заткнись! — велел ему робот, его дрожь пробрала от этого жуткого тоскливого воя. — Заткнись!

Взявший невообразимо высокую ноту зверь поперхнулся и, дрожа, замолчал.

— Веди! — приказал ему робот.

Зверь, понурившись, неловко захромал по дороге в гору. Робот, с силой вжав пальцы в длинный жесткий мех, зашагал рядом.

Они взобрались на вершину горы, когда луна клонилась к закату. Света ее еще хватало, чтобы озарить глазам путников величественную картину: серп реки, разрезающий занесенную снегом долину на две неровные части, гряда Пестрых гор вдалеке и темные шалаши туземцев, притулившиеся на противоположном пологом склоне. Робот разглядел там какое-то движение, будто горстка муравьев суетилась вокруг растревоженного муравейника.

Они начали спускаться, и вскоре сдвинувшийся лес скрыл от них происходящее в долине. Зверь не мог идти быстро, вероятно, стремясь вырваться от робота, он вывихнул переднюю лапу.

— Перекинься, — сказал ему робот, но зверь не подчинился. Тогда робот поднял его, взвалил на плечо и поспешил по дороге вниз. Туземец не сопротивлялся, просто обвис тяжелым кулем, часто и горячо дыша.

Они достигли высокого берега, где была оборудована широкая смотровая площадка. Здесь были скамейки, урны, курительные места и даже окуляры, с помощью которых за сотню монет можно было вблизи рассмотреть туземное кочевье. К сожалению, здесь же заканчивалась дорога, по которой туристические автобусы подвозили в заповедник туристов. Прочие, более экстремальные маршруты предполагали наличие вертолета.

— Поблизости есть переправа или мост? — спросил робот у своего пленника. Навигатор, сведениями которого он пользовался, такими данными не располагал.

Туземец, высунув язык, лишь вздохнул, обдав робота паром дыхания.

Сгрузив его, тяжелого, на бетон площадки, робот подошел к ее оцепленному перилами краю и попытался разглядеть, что происходит среди шалашей. Никакого движения, даже дым от костров, замеченный им с горы, исчез.

— Ты предупредил их? — спросил он у зверя.

Тот, лежа в пушистом снегу, лизал поврежденную лапу.

— Послушай, — робот подошел к нему и остановился, глядя сверху. — Всего лишь нужно убедиться, есть у вас душа, или нет. Ведь если нет, — а пока ее не видно, ты умрешь. Понимаешь?

Зверь поднял голову, глядя пристально, и вдруг кивнул. Робот опешил.

— Ты понимаешь? — глупо переспросил он.

Но зверь уже не глядел на него, вновь сосредоточенный на раненой лапе.

— У тебя есть душа? — спросил его робот тихо.

Но зверь не отвечал ему, занятый собственной лапой так, будто в ней сосредоточился весь смысл его жизни.

Растерянный, робот присел на корточки рядом. Он не знал, что думать. Возможно, ему попался какой-то особый туземец? Волк-одиночка, или изгнанник, лишенный права принадлежать к стае? Возможно, этот волк, этот полузверь с самого начала хотел умереть?

Животные так не ведут себя. Люди — да, но не бессловесные твари. Впрочем, робот, убежденный в необходимости гибели, также способен спокойно принять факт прекращения собственного существования. И у него, робота, нет души. Он — вещь, искусственно созданная с целью служить людям. Но ведь туземцы не роботы. Но они и не люди. Уж не нарочно ли очеловечивает робот пойманного им зверя? Не приписывает ли он ему чувства и мысли, которых на самом деле нет? Быть может, кивок туземца не нес никакой смысловой нагрузки?

— Ты понимаешь, что тебе говорю? — с отчаянием спросил робот.

Но зверь не обратил на него внимания. Возможно, он полагал робота диким туристом-одиночкой, или егерем, забредшим в заповедник по служебной надобности? Возможно, он полагал робота тем, чем тот и являлся, — обычным роботом?!

— Что ж, лесной страж, — сказал робот, и зверь равнодушно поднял голову при звуках его голоса. — С тобой на плечах через реку не перебраться, а искать переправу, где бы она ни была, не позволяет время. Придется вернуться, и ты, животное, составишь компанию. А там уж Молох решит, на что ты годишься.

Он выдал эту тираду, следя за реакцией туземца. Тот глядел желто и внимательно, насторожив уши, но, стоило роботу замолчать, отвел взгляд. Удрученный равнодушием зверя, робот встал и, нагнувшись, поднял мохнатую тушу, взваливая ее на плечи. Зверь не сопротивлялся, лишь коротко рыкнул, когда робот случайно задел раненую лапу. Успокаивающе похлопав по пушистому боку, робот выпрямился и зашагал с добычей назад. Впору было бы радоваться, что туземец попался покладистый и привычный к людям, но радости не было. «Молох решит, как с ним быть, — мрачно подумал робот, тяжело взбираясь с ношей вверх по склону. — Но, чтобы решить, он должен будет убить его».

Медленно поднимался он по собственным следам в гору, и не только немалый вес зверя замедлял его шаги. Непомерно тяжело было уходить назад от туземных шалашей, но откуда взялась эта тяжесть, робот не знал. Так и не встретившись, он, попавшись на волчью увертку, ушел от стаи прочь, и больше сотни лет ему понадобилось, чтобы вернуться обратно. Более сотни лет — как раз столько времени волки потратили, чтобы стать готовыми принять его в стаю.

Глава 9 Мудрая матерь

Минуло сорок лет, и Молох закончил создавать окружившее резервацию кольцом царство имени себя. Он давно уже не был тем прежним испуганным одиноким мальчиком, которого робот оставил однажды ночью в машине на границе призрачного тумана. Он не жалел о том, что не умер, не горевал больше по матери, дважды умершей от его руки. Сам того не заметив, постепенно, Молох перестал быть попавшим в жернова судьбы человеком и стал тем, кем и должен был стать — кровожадной бессмертной тварью, перемалывающей судьбы других. А робот продолжал быть его верным помощником, и вот уже четыре десятилетия подряд мучился от застарелого парадокса базовых установок. Пройдет еще немного времени, думал робот, и парадокс лопнет, как гнойный пузырь, и гниль, выплеснувшись из нарыва, выведет систему функционирования из строя.