Жертвуя малым - [101]

— Где живут твои… соплеменники? Сколько вас? Все ли… живы? — робот задавал вопросы, а косматый мужик рычал и лаял в ответ. Поняв, что ничего вразумительного не добьется, робот оставил попытки.

— Отведешь в свою стаю? — попросил он. — Там ведь есть кто-то, кто понимает человеческую речь?

И тут туземец заскулил. Лицо его наполнилось сложными, разноречивыми чувствами, в хриплом голосе зазвучала борьба. Бросившись на четвереньки, он подскочил к роботу, обхватывая его за колено. Запрокинул голову, глядя и скуля умоляюще. Робот поспешно оттолкнул его.

— В чем дело? Что случилось?

Туземец, мотая головой, хрипло пробурчал что-то. Не разобрав, робот наклонился к нему.

— Ухо-дхи, — прорычал туземец с надрывом. — Гррх, ухо-дхи! — громко пролаял он.

Робот схватил его за запястье, сжал так, что угловатое лицо перекосилось от боли.

— Нет, — сказал он. — Отведи в свою стаю!

Из круглого, навыкате, желтого глаза скользнула слеза. Робот вздернул туземца на ноги и тот встал, качаясь, как пьяный.

— Веди, — приказал ему робот. — Или умрешь.

Понурив косматую голову, туземец тяжело шагнул, увлекая робота за собой. Они пошли обратно, через ручей, вверх по лесному склону, возвращаясь по собственным следам. Робот не ослаблял хватки, но рука туземца в его пальцах была расслабленной, безжизненной. Перекинувшийся в человека зверь двигался так, словно стал человекоподобным роботом, чей интеллектуальный ресурс на исходе. Как сомнамбула шел он сквозь ночной лес, и ни следа прежней звериной грации не было в его походке. Лишь бледно-молочное сияние вокруг его крепко сбитого, мускулистого тела служило сигналом о том, что он все еще жив.

«Разумный, — думал робот, шагая следом за своим будто утратившим волю проводником. — Подчиняющийся приказам. Но нужно осмотреть других туземцев, чтобы окончательно понять, есть в них душа, или нет».

Он сам себе боялся признаться в том, что знает уже ответ на свой вопрос. Ведь если душа есть, что еще способно отличить их от других разумных белковых? Какую иную пищу, кроме этих туземцев, сможет он предложить своему хозяину?

Он так и не додумался в тот раз до мысли о том, почему должен предлагать хозяину вообще какую-либо пищу. Ведь у него была задача — заботиться о поддержании жизнедеятельности хозяина. Была жесткая установка на гуманизм. Но, согласно последним поправкам, туземцы в категорию людей не попадали. Так решило Мировое правительство.

Но у робота уже сложились свои, собственные критерии гуманности. Которые требовалось уточнить. Ведь старая Клавдия сказала: душа есть у всех. Поэтому он насильно вел своего проводника туда, где, по его данным, должна была находиться зимовка туземной стаи. Он хотел убедиться, что прав, и время на это у него было, хотя Молох и был оставлен ждать в весьма нестабильном состоянии.

Он не хотел вести его к Молоху. Часовое преследование и краткий полуразговор — все это поколебало решимость робота. Он убедился, что туземец разумен, а один из его обликов неотличим от человеческого. Последний критерий, самый важный — наличие души, по-прежнему оставался под сомнением. Робот не знал, не понимал еще того, что все его существо противиться самой идее отвести туземца на смерть. Ведь Молох убьет зверочеловека, если окажется, что человеческой души в нем нет. Он высосет всю его кровь до последней капли, и никто иной как робот будет тем, кто приведет к нему добычу.

Так все и будет, знал робот, но держал это знание в тайне от себя самого. И, шагая вслед за пленным проводником по зимнему лесу, заставляя вести к стае, робот просто тянул время. Он оказался перед лицом старого парадокса, оказался вынужден выбирать, и даже себе не мог признаться в том, что не готов делать выбор. До сих пор он был немым свидетелем, этаким внутренним моральным голосом, и вот вдруг очутился на месте того, кто должен моральные нормы попрать. Легко говорить: не делай, легко источать добродетель, гораздо труднее являть собою ее образец. Да и не пристало роботу быть образцом добродетели. Люди выдумывают законы и правила поведения, остальным положено лишь слепо следовать им.

Сам не зная, на что рассчитывает, робот взбирался вслед за туземцем по склону зимнего оврага. Они не шли к цели прямо, словно нарочно выбирая сложные участки леса, и робот догадался — туземец тоже тянет время. Но почему он не борется, почему не сопротивляется? Понимает, что шансов одолеть противника нет?

Прошло еще около часа и они вышли на дорогу. И тут туземец рванулся, делая попытку высвободить руку из хватки робота. Тот сильнее сжал пальцы, но вместо человеческого запястья в них оказалась волчья лапа. Толкнувшись задними ногами, туземец прыгнул, выворачивая стиснутую в кулаке робота лапу, и неловко приземлился в полуметре от противника. Заковылял прочь, чуть слышно поскуливая от боли. Робот шагнул к нему, готовый догонять, если понадобиться, но перекинувшийся в зверя туземец всего лишь задрал лобастую голову к ясному небу и пронзительно, тревожно завыл. Робот подошел к нему, схватил за вздыбленную на загривке шерсть. Зверь глянул слезливо и продолжал выть, трубно и безнадежно.