Жертвоприношения не будет - [4]

Несомненно, Грифи, унаследовавший пастбище вместе с женой, кое-что знал об этом. Но Конан видел, что его приятель не расположен говорить на эту тему, и потому сосредоточился на монстре.

— Никто его не разглядел, — сознался Грифи. — Любой, кто встречался с ним на Зеленом Пастбище, навсегда терял дар речи.

— Выражайся точнее, — попросил Конан. — Твоя цветистая туранская речь тяжела для моего киммерийского слуха, почтенный Грифи.

— Живых после таких встреч не остается, — выразился точнее «почтенный Грифи».

— Понятно, — кивнул Конан. — Еще вопрос: он убивает всех без разбору или только чужаков?

Грифи призадумался.

— На первый взгляд кажется, будто всех без разбору, но, если подумать получше… Да, возможно, он не трогает людей Джамала.

— Опять этот Джамал! Житья от него нет.

— Он был одним из соперников в споре за эту землю. По общему мнению, он мог бы выиграть войну, если бы не неожиданное предложение насчет Джавис.

— Самое простое будет предположить, что монстра выпустил на пастбища сам Джамал, — вздохнул Конан. — Ничего удивительного, от подлеца, способного убить женщину, можно и не такого ожидать!.. Но это означает также, что монстр обладает некоторыми зачатками рассудка. Сам посуди! Даже я, с моим недюжинным умом, не в состоянии отличить твоих людей от людей Джамала, а монстр делает это без труда.

— Я только высказал предположение, — возразил Грифи. — Оно пока не основано на наблюдениях… Просто складывается такое впечатление.

— Хорошо, оставим пока Джамала с его людьми, — махнул рукой Конан, — вернемся к более приятной теме — к монстру. Ты осматривал тела погибших?

— Боюсь, от них мало что оставалось.

— То есть, он их съедает?

— Во всяком случае, разрывает на части.

— Это уже кое-что, — кивнул Конан, — стало быть, у него мощные челюсти, большие лапы с когтями… Что-нибудь еще? Следы остаются?

— Если и остаются, то я их не видел.

Конан вздохнул.

— Завтра отправлюсь на твои пастбища, Грифи, и погляжу поближе, что там да как. Сегодня уж посплю на мягких коврах, не обессудь. Говорят, что роскошь расслабляет и делает воина слабым, но я не сторонник того, чтобы всю жизнь отдыхать на земляном полу или на охапке гнилой соломы.

— Никто не говорит, чтобы тебе спать на охапке гнилой соломы! — всполошился Грифи. Он засуетился так, что Конан едва не рассмеялся. — Ты мой гость, и тебе будет предоставлено все самое лучшее!

— Я и сам сожалею, но придется мне перебираться поближе к болотам, — вздохнул Конан. — Поселюсь у каких-нибудь пастухов. Жить у тебя в усадьбе и выслеживать монстра на пастбищах как-то не с руки.

Грифи встал.

— Если тебе что-нибудь понадобится, только щелкни пальцами, и придет девушка. Она понятливая и сделает все, о чем ни попросишь.

Конан ухмыльнулся.

Грифи погрозил ему пальцем:

— Я дорожу моими служанками, имей это в виду.

— А что ТЫ имел в виду? — возмутился Конан. — Никогда в жизни я ни одну женщину и пальцем не тронул, если ей того не хотелось.

— Она рабыня и привыкла угождать, — предостерег Грифи. — Не злоупотребляй этим.

— Еще одно слово, Грифи, и я сверну тебе шею, — предупредил Конан.

Грифи рассмеялся и вышел. Киммериец остался один. Он сразу перестал улыбаться, и хорошенькая рабыня мгновенно вылетела у него из головы. Конан раздумывал о чудовище.

Грифи унаследовал его вместе с пастбищами. А предшественник Грифи завладел пастбищами потому, что согласился жениться на Джавис.

Чем больше Конан размышлял об этом, тем больше ему казалось, что Джавис — ключ к разгадке. Кто она, эта таинственная супруга Грифи? Почему женитьба на ней вознаграждалась столь щедро? И почему Грифи отказался знакомить Конана со своей женой? Судя по всему, рыжий Грифи ничуть не изменился с тех пор, как Конан был с ним знаком: все тот же веселый, жизнерадостный человек, готовый ради наживы на все, кроме вопиющей подлости.

Конечно, Грифи перенял многие туранские обычаи — ведь он теперь «знатный туранец»; но это вовсе не означает, что он воспринимает всю эту игру всерьез. Нет, такое вовсе не в характере Грифи. К тому же он терпеть не может евнухов, в чем только что признавался, и не заставляет женщин своего дома закрывать лица.

Но жену он прячет от посторонних глаз. Ревнует, что ли?

Или за этой секретностью скрывается нечто более серьезное, нежели простая ревность?

Конан хлебнул из кувшина и растянулся на коврах. На короткое время задумался о той девочке, которую пытался украсть из гарема и которая погибла из-за своего стремления к свободе. Жаль бедняжку, но теперь уж ничего не поделаешь.

И тут портьера, висевшая в дверном проеме, шевельнулась, и Конан увидел крохотную женскую руку. Киммериец насторожился. Он чуть приподнялся на своем ложе и нащупал рукоять кинжала.

Рука помедлила немного, а затем отвела портьеру в сторону, и перед киммерийцем предстала крохотная женская фигурка. Ростом она едва доходила Конану до пояса. Ее лицо* было личиком хорошенькой обезьянки.

Будь это существо и впрямь обезьянкой, Конан счел бы ее очаровательной, но это была женщина, и потому киммериец в первое мгновение оторопел, когда увидел ее.

Длинные черные волосы женщины ниспадали до самого пола. На ней были пышные парчовые шаровары, схваченные золотыми браслетами у щиколоток, и просторная полупрозрачная блуза из белой ткани, шитой золотыми нитями. Крохотные колокольчики украшали подол блузы. Ноги женщины оставались босыми, а на мизинцах блестели крохотные перстеньки.