Жертвоприношение - [32]

Здесь почти всегда дули сильные ветры, но это утро было удивительно спокойным. Легкий бриз лишь слегка ерошил мои волосы, а океан был гладким как стекло, если не считать белых пузырьков пены у кромки прибоя.

Осадив Генри, я развернула его, и мы спокойным шагом направились в обратную сторону. И конь, и я часто и прерывисто дышали. Блаженная пустота, которая царила в моей голове во время бешеной скачки, к сожалению, стала быстро заполняться мыслями и образами. На меня неумолимо наваливалась реальность.

Четверг был моим выходным днем. Правда, предполагалось, что я не буду далеко отходить от телефона, чтобы со мной могли связаться в случае крайней необходимости, но в остальном я была вольна делать все, что заблагорассудится. Что ж, будем надеяться, что в больнице не случится ничего экстраординарного. Я переживала нелегкий период. Дункан шутливо называл его «стрессик», но на самом деле в этом не было ничего смешного. Я с трудом засыпала, плохо спала, слишком рано просыпалась и весь день чувствовала себя совершенно разбитой. Я постоянно бессознательно сжимала кулаки и скрежетала зубами. Меня изводили непрекращающиеся головные боли, и если бы не пригоршни аспирина и парацетамола, то я бы вообще не могла ничего делать.

Я попыталась разобраться в истоках своих проблем.

Во-первых, Дункана что-то сильно беспокоило, хотя он и пытался это скрыть. Мы в последнее время почти не разговаривали. И все общение сводилось к тому, что мы спали в одной постели. Оказалось, что разобраться с новым бизнесом гораздо сложнее, чем Дункан предполагал, и он сутками пропадал на работе. Собственно, я тоже работала с утра до ночи, но у меня хотя бы были выходные. При любом упоминании о детях вообще и младенцах в частности мой муж или замыкался, или сразу же переводил разговор на другое. Об усыновлении речь больше не заходила. Когда сегодня утром Дункан сообщил, что на три дня улетает в Лондон для встречи с клиентами, я даже испытала нечто вроде облегчения оттого, что несколько дней дом будет в моем полном распоряжении, не нужно будет постоянно притворяться и делать вид, что все хорошо.

Во-вторых, у меня что-то не клеилось на работе. К счастью, пока не произошло ничего непоправимого. Все мои младенцы благополучно родились и были живы и здоровы. С помощью коллег мне даже удалось спасти жизнь Дженет Кеннеди. Тем не менее все было из рук вон плохо. И в операционной, и в родильной палате я чувствовала себя скованной и неуклюжей. Я была уверена, что меня не любят ни коллеги, ни пациенты. И в этом была моя вина. Я никак не могла расслабиться и вести себя естественно. Я бросалась из одной крайности в другую: либо была слишком чопорна и холодна, либо пыталась неуклюже шутить и сюсюкать. Ни то ни другое не прибавляло мне популярности.

В-третьих, меня снедало любопытство. Мне не терпелось узнать, как проходит расследование. На следующий день после того, как ко мне приезжала сержант Таллок, меня допрашивал старший полицейский инспектор из Инвернесса. Но он лишь повторил вопросы, которые мне уже задавала Таллок, и, к моему великому удивлению, даже глубокомысленно кивнул, когда я пересказала несуразную теорию инспектора Данна о том, что погибшая женщина была не с Шетландских островов. Инспектор уехал, а чуть позже Дункан сообщил мне, что всю группу отозвали на большой остров и продолжением расследования снова будут заниматься Данн и Таллок. При этом он добавил, что даже Данн большую часть времени проводит не на островах, а в Вике, где находится его основной офис.

Я подумывала о том, чтобы позвонить Дане Таллок, но понимала, что это бесполезно. Она наверняка отошьет меня. Я взяла себе за правило каждый вечер смотреть новости по основному шотландскому каналу, но в них ни разу не упоминали о нашем убийстве. Местная пресса и телевидение уделили ему некоторое внимание, но гораздо меньшее, чем можно было ожидать. Никто из журналистов и репортеров не пытался связаться со мной. Никто из коллег тоже не задал ни одного вопроса, хотя несколько раз я ловила на себе их подозрительные взгляды. Стоит ли говорить, что никто из соседей также не проявил ни малейшего любопытства…

Разговоры коллег за столом в больничной столовой доводили меня до исступления. Они говорили о чем угодно – о школьных спортивных соревнованиях, о повышении цен на проезд в автобусе, о дорожных работах на шоссе А970. Мне хотелось закричать: «Господи! Четыре дня назад менее чем в пятнадцати километрах отсюда нашли убитую женщину! Сейчас ее тело лежит в морге. Неужели никому нет до этого дела?»

Конечно же, я этого не сделала. Но я не могла не думать о том, чем вызван подобный заговор молчания. Я вспоминала разговор с Гиффордом в баре. Наверное, в нашей больнице существовало нечто вроде негласного приказа: ни с кем не обсуждайте гнусное убийство, которое произошло в двух шагах отсюда, потому что это нанесет ущерб экономике и общественной жизни островов. Просто ни с кем не говорите об этом, и постепенно все уладится само собой.

Кроме того, мой душевный покой смущал Кенн Гиффорд.

Мы познакомились четыре дня назад, и все эти четыре дня я думала о нем гораздо больше, чем мне бы хотелось. Я даже дошла до того, что приобрела и прочитала «Айвенго» Вальтера Скотта, целенаправленно разыскивая описания героини, с которой он меня сравнил. Я чувствовала себя до смешного польщенной тем, что меня сочли «высокой и стройной» женщиной с «изысканно бледным цветом лица» и «густой копной волос золотисто-каштанового цвета».