Жертвенник - [2]

Внезапно его ушей коснулся легкий стук. Эрритен подскочил, как ужаленный, и сел на постели. Почудилось? Нет. Спустя некоторое время стук повторился. Теперь его происхождение не вызывало сомнений. В окно влетел и упал на пол небольшой камень.

Эрритен бросился к окну и увидел темную фигуру, почти растворившуюся в ночных тенях. Это оказался невысокий мужчина с заметным брюшком, полуголый и чернокожий. «Человек с другой стороны» – с противоположного края острова, где жило другое племя пауков, содержащее при себе чернокожих двуногих. Сердце Эрритена заколотилось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Он сделал посланцу знак, тот бесшумно и ловко перемахнул через подоконник и оглянулся, словно желая убедиться, что они здесь одни.

Эрритен так никогда и не узнал, каким образом чернокожий сумел так быстро оказаться на этой стороне острова и беспрепятственно пробраться сквозь кордон, который к этому времени Аликорн уже выставил на границе города. Может, обогнул остров на лодке, а может, прискакал на лошади, оставил ее где-нибудь в лесной чаще, а потом, точно змея, проскользнул мимо стражников, так что никто его не видел и не слышал. Эти чернокожие умели появляться и исчезать совершенно незаметно. Во всяком случае, на следующий день в городе не было слышно никаких разговоров, что непременно произошло бы, если бы посланца поймали или хотя бы заметили.

От чернокожего неприятно разило жиром, которым, наверно, было смазано его лоснящееся тело, и еще чем-то кислым, больше всего похожим на запах перебродившего пальмового сока, из которого эти дикари варили свое отвратительное «пьяное» пойло. Блестя заметно выделяющимися на темном лице белками глаз, он замер посреди комнаты, откинул назад голову, пожевал губами и вдруг заговорил. Негромко, слегка подвывая и коверкая слова, как это обычно делали люди «с той стороны».

– Эрритен, устами этого человека с тобой говорю я, Королева Моок…

– Она жива? – воскликнул Эрритен.

В душе мгновенно вспыхнула безумная надежда, что никакой беды не случилось, и все Дети Богини уцелели. Уж если такой старой, немощной Моок это удалось, то что говорить о других, молодых и сильных? Таких, к примеру, как Брат Хив. Посланец, казалось, не слышал вопроса Эрритена. Так оно, скорее всего, и было. Наверно, он даже не понимал, что говорит. Наверно, его заставили выучить послание или попросту «вложили» слова непосредственно в голову.

–… ты уже знаешь, что большинство Детей Богини, покинувших город, мертво, – продолжал чернокожий. – С прискорбием сообщаю тебе, что

та же участь постигла и твоего брата Хива, и мать Лию…

Посланец продолжал говорить, однако Эрритен больше ничего не слышал. В ушах у него зазвенело, перед глазами все поплыло.

Хив мертв. Хив мертв. Хив мертв.

Эрритен покачнулся и, наверно, рухнул бы, если бы его рука не задела спинку стула, который наклонился и с грохотом упал. Это привело Эрритена в чувство. Он знал, что его дорогой Брат Хив действительно мертв; Королева Моок не сообщала бы об этом столь определенно, если бы не имела на то оснований. Он поднял стул и сел, чувствуя противную дрожь в ногах. Посланец молчал, видимо, испуганный его реакцией.

– Повтори, – прохрипел Эрритен.

Тот блеснул глазами, снова слегка откинул назад голову и начал все с самого начала. Сообщение было не очень длинное, но содержательное. Эрритена необычайно тронуло, что даже в такой тяжелый момент Королева Моок не забыла сообщить о том, что с точки зрения дела не имело ровным счетом никакого значения, но, как ей было известно, очень волновало лично его.

Так случилось, что мать родила его за несколько месяцев до того, как Королева Лия, в чьем гнезде они жили, произвела на свет двенадцать Паучат. Однажды, когда Эрритену было всего несколько

месяцев, Королеве вздумалось позабавить своих детенышей; она приказала матери Эрритена принести младенца наверх и пустила его ползать среди Паучат. Им понравился новый, необычный «братец», и малыш так и остался наверху. С тех пор мать допускали к нему, только чтобы покормить, помыть и переодеть, но он очень быстро стал воспринимать ее как служанку, а матерью считал Королеву Лию.

Для Паучат он тоже стал своим, и даже Королева бесспорно начала испытывать к нему самые теплые чувства, что немало удивляло не только других Пауков, но и ее саму.

Эрритену нравилось в его Братьях и Сестрах все: то, как они выглядели; исходящий от них чуть едкий, смолистый запах; их понимание жизни, привычки и взаимоотношения; их мрачноватый юмор и могучая воля, любовь к жизни и прямой, честный, непреклонный нрав. Пауки казались ему самыми прекрасными существами на свете, и если Эрритен о чем и жалел, то лишь о том, что так отличался от них внешне. Он ненавидел свою голую кожу, два жалкие, полуслепые глаза, четыре неуклюжие конечности; ненавидел и презирал в себе все человеческое, утешаясь лишь тем, что это не мешает ему внутри быть точно таким же Пауком, как и остальные Дети Богини.

Удивительно, но, по-видимому, со временем и они стали придерживаться на этот счет точно такого же мнения. Со всеми Братьями и Сестрами у Эрритена сложились очень теплые отношения, но больше всего он дорожил самой тесной дружбой,