–1-
ЛУМПИ
(ОТРЫВОК ИЗ ДНЕВНИКА)
7 июня 1 года Свободы 10 часов утра.
Меня зовут Лумпи. Два месяца назад мне исполнилось шестнадцать, хотя многие думают, что я младше. Это потому, что я ростом не вышел. Мы все такие, и отец, и дед. И что с того? Главное, чтобы голова работала как надо, а с этим у меня все в порядке, иначе бы я тут не оказался. Ну, и еще, конечно, сбывается пророчество моей прабабки Алис. Говорят, когда я родился, она посмотрела на меня и сказала: «Ну, этот у нас будет везунчик.»
К сожалению, Алис умерла еще до того, как я научился говорить. Интересно было бы узнать, что она такое во мне углядела. Ну, так или иначе, она оказалась права. Мне и вправду не раз удавалось выйти сухим из воды там, где другой не то что ногу – голову сломал бы.
Цекомп объяснил мне, где найти небольшой переносный компьютер и как с ним работать. Это такая плоская прямоугольная коробочка толщиной с палец и размером… ну, примерно как две сложенные вместе ладони. На внутренней стороне крышки экран, на котором появляется запись, а в нижней части вроде как клавиатура, хотя на самом деле клавиш нет, просто маленькие квадратики с буквами. Дотронешься до какой-нибудь из них, и на экране появляется буква.
Если нажать нужную клавишу, компьютер будет работать с голоса. Я сейчас так и делаю – говорю, а на экране появляются слова.
Отличная штука этот мой Компик. Такое я придумал для него имя, хотя вообще-то он называется по-другому. Электронная Записная Книжка, вот как. Но это слишком длинно. Он легкий, красивый, со специальным шнуром, чтобы его было удобно носить на плече, и может непрерывно работать целый год. С ума сойти.
Цекомп сказал, что Компик мой, навсегда – это его личный подарок. И часы тоже… Ну, в смысле, часы он мне тоже подарил. В награду за то, что я быстро понял, как ими пользоваться, так он говорит. А что тут не понять? Цекомп отлично объясняет. Часы очень красивые, с браслетом, который надевается на запястье. Представляю, как наши вытаращат глаза, когда их увидят.
Я хочу предложить господину Аликорну ввести новое летоисчисление – так, как написано здесь наверху. Если бы мы знали, сколько точно лет прошло от Рождества Христова, тогда другое дело. Но в Смутные Времена, наступившие после Беды, все перепуталось. Когда из леса вышли пауки, люди стали вести счет времени от Явления, как они это называли. Но теперь с властью пауков покончено. И, если разобраться, по-настоящему мы только сейчас начинаем жить, потому что только сейчас снова обрели свободу, а без нее были все равно что домашние крысы, которые шагу не могут ступить без разрешения хозяина. Думаю, это будет правильно – вести новое летоисчисление с того времени, когда у нас началась новая жизнь. И звучит здорово – 1-й год Свободы, 2-й год Свободы и потом, когда-нибудь, 150-й год Свободы. Ну, и так далее.
Пока хватит. Есть хочу.
-2-
ЭРРИТЕН
Как он плакал, когда Дети Богини уходили, как умолял их взять его с собой! Нарушив всякую субординацию, побежал к Королеве Моок, валялся у нее в ногах, убеждал не верить людям и просил не бросать его здесь одного. И она не рассердилась, нет. Сказала, что понимает его сомнения и в какой-то степени сама разделяет их, но именно поэтому ему необходимо остаться. Если все пойдет как надо, он присоединится к ним, но чуть позже, добавила Королева.
Если же, не дай Богиня, случится беда, ему сообщат, что делать.
Сын мой, будь мужественен, сказала она. И терпелив. Нам всем сейчас это требуется как никогда – мужество и терпение. А потом сознание Эрритена затопила исходящая от Моок теплая волна нежности и веры в него; что-то вроде материнского поцелуя на прощание.
О том, что оправдались его худшие опасения и несчастье все-таки произошло, ему стало известно уже утром на следующий день после того, как Детей Богини изгнали из города. Он, конечно, в ту ночь ни на мгновение глаз не сомкнул. Сидел на крыльце, совершенно обессиленный, потерянный, с таким ощущением, точно вместе с Детьми Богини его покинула душа, как вдруг в голове зазвучал далекий, еле слышный, но хорошо знакомый голос. «Говорил» Тимор.
– Почти все погибли, Эрритен. Виноват… Антар. Жди…
Прозвучало еще несколько слов, но их уже было не разобрать.
Голос слабел с каждым мгновеньем, а потом совсем сошел на нет.
Эрритен вскочил. Почти все погибли? Волосы зашевелились у него на голове. А Хив? Что с Хивом?
После того, как Эрритен узнал ужасную правду, тревога за Брата ни на мгновенье не оставляла его. Жгла, как огнем, терзала, не давала уснуть. Но не только страх и беспокойство бушевали в его душе; еще и испепеляющая, жгучая ненависть. Ко всем людям вообще, но, в особенности, к Антару.
Ответ на вопрос, который мучил Эрритена больше всего на свете, он получил поздней ночью, когда рухнул на постель в бесплодной попытке если не уснуть, то хотя бы немного отдохнуть. Бесполезно. Не помогло и то, что, перед тем как лечь, он в одиночку прикончил почти целый кувшин вина, хотя вообще пил очень мало.
Это был не сон и не явь. Смутные, тревожные образы беспрерывно мелькали в сознании, не давая расслабиться, мешая хотя бы ненадолго отключиться; даже тогда, когда Эрритен проваливался в вязкое полузабытье, какая-то часть его все время помнила, где он и что с ним происходит.
