Женя Журавина - [48]

— И все у вас хорошо работают? — спросила Женя.

— К сожалению, нет. Вот сегодня я устрою вас на ночлег к учительнице Лесниковой. Поговорите с ней... Есть и другие. Но тут надо винить школу, которая выпустила в жизнь. Для этих труд — печальная необходимость. Находить в нем радость они не научились.

Лесникова, учительница биологии, когда вошла к ней Женя, сидела на кровати, а рядом на табуретке стояла виктрола. Груда проигранных пластинок лежала рядом возле хозяйки.

— Здравствуйте... Кудрин направил к вам переночевать. Не откажите, пожалуйста. Будем знакомы: Женя Журавина.

— Здравствуйте... Лида Лесникова. А у меня беспорядок. Как пришла с работы, так и валяюсь на кровати. Видите, сколько пластинок переиграла. Только и развлечение, что виктрола. Так мало в жизни красивого! Завела «То было раннею весной» и, дура, разревелась...

— Ну, что вы! Наоборот, много красивого...

— А в чем же, в чем? Вот и не скажете!

— Ну, вот... ехала сегодня — чудесная дорога. Вдалеке горы, по сторонам лесок, все в инее; мороз, а небо синее, глубокое. А потом, ваш завроно — интересный человек! Умница, и дело любит. С таким бы я с удовольствием работала. А потом... за что ни возьмись, можно сделать интересным.

— Только и всего! Ну, вы довольствуетесь малым. Да, что же это я! Раздевайтесь! Будем готовить ужин.

После ужина Лесникова снова стала проигрывать пластинки, но когда попалась «То было раннею весной», резко оборвала музыку.

— Ну почему, почему у меня такого не было? Все у нас грубо, безобразно! Ах, давайте лучше ложиться спать. Может быть, приснится хороший сон.

— У вас что — нет завтра уроков?

— Есть. Буду спрашивать. Все равно ничего не знают, ничем не интересуются. Я к урокам не готовлюсь. Прошлый год готовилась, а нынешний — нет. Они и учебника не знают.

Девушки придвинули к кровати кушетку, улеглись рядом, потушили огонь и укрылись одним одеялом. Минут пять длилось молчание.

— Вы спите? — спросила Лесникова.

— Нет.

— Вы согласны разговаривать? Только откровенно, как с самым близким человеком?

— А зачем это?! Я про себя не люблю рассказывать.

— А я вот не могу. Несешь ношу, а поговоришь с кем, как будто и сбросишь. Вы... вы были замужем?

— Нет.

— Я, дура, была... Вы только послушайте. Приехала я с Запада. Пошла в крайоно за назначением. Народу полно. А вечером пошла с подругой на танцы. Стоим, смотрим. Подходит один, высокий, стройный, глаза ласковые, хороший костюм... Приглашает. Пошла... Несколько раз. Не отходит. А потом пошел провожать. На другой вечер — то же. Радист с парохода... На третий день мы расписались, а вечером свадьба. У него свой домик. Живет с матерью. На свадьбу пришла вся команда с их парохода. Перепились как свиньи. Ревут: «Горько, горько!» Ну несколько раз мы поцеловались. Они орут, а он не хочет... Ну тогда я поцеловала, а он отвернулся. А они ревут. Тогда я тихонько: «Ну поцелуй, глупый». Только и всего. А ночыо... Ну понимаете, избил... Утром я все-таки пошла за назначением. Назначили в город, потому что своя квартира. Стали жить. Что ни ночь, то побои. Только и жила, когда он в рейсе. Рейсы были в Америку. Возил он оттуда всякое барахло, а мамаша продавала. У них целая компания. Заранее узнают, что появится в магазинах, становятся в очередь, скупают — нужно — не нужно, а потом перепродают. Втянулся и он. И я оказалась лишней. Принесу им за полмесяца триста рублей, а они меня — на смех. А потом стали питаться врозь... А потом он столкнул меня с кровати, и я неделю хромала. Так прошел год. А потом они просто-напросто вышвырнули меня из квартиры. И я очутилась здесь. Виктрола — это его. Он купил себе в Америке. Ну, что мне теперь делать? Скажите!

— Не знаю. По-моему, работать с темна до темна, и все забудется.

— Ах, бросьте вы. Вы, должно быть, комсомолка или партийная. У вас один рецепт: работать, работать. А если душа не лежит? Потом, я все-таки его люблю. Он — интересный. Завтра покажу карточку. Работать?! Я, дура, пошла на биологический. Говорили, самый легкий факультет. Учиться было нетрудно, а теперь вот копайся в навозе, создавай участок, а я даже издалека его не видела. Позорище — не узнаю семян некоторых огородных растений; на экскурсию и вылезать боюсь. Тут все не такое, как у нас. Мне бы надо было поступить на литературный.

— Преподавать русский нелегко... Тетрадки...

— Ну, все-таки тетрадки, а тут грядки. А завроно — вы его не знаете! Он — сплошная желчь. Так тебя выставит напоказ, что неделю места не находишь. Ну теперь вы расскажите про себя...

— Не хочется. Да и нечего рассказывать.

— А мне, что все-таки мне сделать? Это его мамаша виновата. Я думаю съездить к нему в город.

— Не понимаю. Если бы на меня кто-нибудь поднял руку, тронул пальцем, посмотрел зверем, — я бы не стала жить с таким человеком. Мне кажется, — вот не могу выразить эту мысль, — жить — это благородство нести, чтобы ты мог честно, с достоинством смотреть на всех. А если тебя оскорбили, как же смотреть в глаза, как себя чувствовать? Не знаю, не понимаю... Вот сейчас у меня никакой горечи, на совести — никакого груза. И мне легко...

— Ах, не говорите. Ничего вы еще не знаете. Во-первых, надо как-то жить; во-вторых, вдвоем куда интереснее... «И плакал я перед тобой, на лик твой глядя милый...» Не верится, что были такие люди. Или еще: «Как мимолетное виденье...» Пережить бы такую минуту, а там уж все равно...