Жёны Шанго - [7]

С того дня на фазенде не слышалось больше ни барабанов, ни песен. Рабы молча работали от рассвета до заката и молча валились спать по ночам. Изредка дона Мария появлялась в хижинах и пыталась заставить негров петь те псалмы, которым она их учила. Но вскоре она убедилась, что черномазые болваны тупы до отвращения: они не способны запомнить даже нескольких слов Святой молитвы и повторить божественную мелодию! Вероятно, её супруг был прав: рабочий скот нельзя научить ничему человеческому…

Когда родился крошечный Луис, сеньоре Гимараэш было уже за сорок и молоко уже не приливало к её груди. В доме появилась Долорес – чёрная кормилица-нянька. Дона Мария долго сомневалась: можно ли приложить белого младенца к груди чёрной рабыни? Сомнения её разрешил супруг:

«Дорогая, вы же пьёте молоко коров? Чем хуже негритянское? То же самое, я думаю! Вряд ли оно навредит младенцу… да ещё такому крепкому, как наш Луис!»

Дона Мария скрепя сердце положилась на мужской разум – и поручила младенца кормилице. Собственный ребёнок Долорес, чёрненькая девочка, была отдана в хижины, и всё молоко доставалось крошечному хозяину фазенды. Долорес, казалось, восприняла разлуку с дочерью как должное, не проронив ни слезинки и заставив хозяйку в очередной раз задуматься: есть ли душа у этих животных, которые не плачут, даже расставшись с детёнышами? Может быть, все эти годы она сражалась за пустоту?

Шли годы. Продолжалась война, индейские набеги, нападения голландцев, мятежи рабов, наводнения, ураганы, жёлтая лихорадка. Отчаянно росли цены на негров: голландские галеоны патрулировали воды побережья, перехватывая португальские корабли с «чёрным деревом». Трудно было вывозить сахар. В джунглях росли киломбуш – поселения беглых рабов, от которых тоже было немало неприятностей. Но дон Карлос умел защищать свою землю. Двое его старших сыновей погибли во время ночного налёта чёрных тварей – но захватить фазенду бывшим невольникам не удалось: они отступили в джунгли. Малыш Луис рос среди выстрелов, запаха пороха и плавящегося в пожарах сахара, воплей и проклятий рабов, пушечных залпов. Долорес носилась за маленьким господином по комнатам дома, гуляла с ним по берегу реки, учила молитвам. Чёрная нянька всегда была добра к нему, но Луис её не любил: мальчика пугал холодный проблеск белков в глазах Долорес и её плотно сжатые, никогда не улыбающиеся губы.

Долорес была очень умна: это вынуждена была признать даже дона Мария, научившая негритянку читать, производить четыре арифметических действия и петь псалмы. На Долорес держался весь дом, она могла заменить дону Марию и на кухне, и в прачечной, и в детской. Чёрные служанки боялись её больше, чем хозяйку. Все службы в домашней часовне Долорес выстаивала за спиной сеньоры, держа её чётки и молитвенник. Она хорошо и правильно говорила по-португальски. И лишь однажды, проснувшись среди ночи, десятилетний Луис услышал из уст своей няньки другой язык и другие слова.

Он тогда тяжело выздоравливал после ужасной лихорадки, чуть не утянувшей его в могилу. Долорес не отходила от постели молодого сеньора, обтирая его душистой водой, давая лекарства, переворачивая с боку на бок и творя молитвы Иисусу и Святой Деве. Что из всего этого помогло, неизвестно, – но на восьмой день болезни мальчик заснул среди влажных простыней: весь в поту, ослабевший и измученный.

Он проснулся от бьющего в лицо лунного луча и бормотания рядом с собой. Это невнятное ворчание напугало его так, что Луис сжался от ужаса в постели и с минуту безуспешно пытался убедить себя в том, что в дом пробрался енот. Но бормотание было всё же человеческим, и в конце концов юный хозяин фазенды свесил голову с постели.

Долорес спала на полу, у самой его кровати. Ничего удивительного для Луиса в этой картине не было, но глаза чёрной няньки – белые, остановившиеся, совершенно мёртвые в лунном луче, – заставили его похолодеть.

В свои десять лет Луис видел мёртвых людей не раз и ничего страшного в этом зрелище давно не находил. Но он точно знал: мертвецы не бормочут и не стонут. Их руки и ноги не дёргаются. Они не могут шевелить губами, изгибаться, ловить воздух скрюченными пальцами. Почему всё это делала Долорес, его верная Долорес, – он не понимал. И тех слов, которые со свистом и отрывистыми вздохами вырывались из её губ, Луис не понимал тоже. Это был не португальский язык – но другого Долорес, выросшая на плантации в доме фазендейро, не знала!

– Долорес… – огромным усилием поборов ужас, позвал мальчик. – Долорес!

Негритянка вдрогнула и замерла. Веки её, затрепетав, опустились. С лица исчезло выражение безумия. Теперь это было обычное, усталое лицо рано постаревшей женщины.

– Сеньор?.. – пробормотала она и села на полу. – Что угодно молодому сеньору?

– Что с тобой? – севшим от страха голосом спросил Луис, на всякий случай отодвигаясь к стене. – Что ты делала только что?

– Прошу прощения, сеньор?.. – На заспанном лице Долорес было только почтительное изумление – и более ничего. – Что угодно сеньору?

– Перестань лгать! – Луис попытался придать голосу властные и жёсткие интонации своего отца. – Не отпирайся, я видел сам! Ты лежала с закаченными глазами и бормотала заклинания!