Жёны Шанго - [6]

– Меча! – почти жалобно позвал Луис. Тут же устыдившись этого тона, окликнул привычно – властно и жёстко, – Меча!

В ответ – ни звука. Барабаны били всё сильней, и, наконец, Луис понял, что мучило его ещё сильнее, чем внезапное, ничем не объяснимое исчезновение Мечи. Барабаны не должны были стучать этой ночью!

Когда-то на фазенде Дос-Палмас негритянские погремушки вообще были запрещены. На этом настояла мать дона Луиса. Набожная и благочестивая дона Мария Розалва Гимараэш да Силва жёстко пресекала все танцы, обряды и служения среди чёрных рабов. Язычество нужно было выбивать и выжигать из негров, считала она, ради их же собственного блага! Все рабы семьи Гимараэш были, благодаря усилиям этой святой сеньоры, крещены – и по воскресеньям даже допускались к кресту Господню. Им читались и растолковывались псалмы и Евангелие! В хижинах висели дешёвые распятия и стояли изображения Мадонны и святых! Дона Мария не намерена была губить свою душу поощрениями дикарских обрядов, которые почему-то упорно не вытравлялись из чёрных голов.

Её супруг, дон Карлос Гимараэш да Силва, не считал нужным тратить время на богоугодные дела. Это был жестокий, сильный и смелый человек, который прибыл на землю Пернамбуку с первыми португальскими переселенцами. Всю жизнь дон Карлос защищал свои акры сахарного тростника, дом и семью то от индейцев, то от голландцев, то от тех и других вместе – когда мерзавец Вандербург объединился с северными племенами против португальцев. Вместе с капитаном Альбукерки португальцы-плантаторы вели партизанскую войну, вытесняя из сердца Пернамбуку проклятую Вест-Индскую компанию. Они сражались за Порту-Калву, и дон Карлос своими глазами видел, как вздёрнули изменника Домингоса Калабара (а чего ещё было ждать от мулата?), как горели склады голландского сахара, как падали под пулями предатели-индейцы. Понадобилось несколько лет упорной партизанщины, чтобы оттеснить голландцев на побережье – подальше от тростниковых плантаций. В этой войне прошла вся жизнь дона Карлоса. Тридцать лет он не раздевался по ночам и каждый вечер клал рядом с постелью заряженные пистолеты. Негры были для него имуществом, которое следовало защищать наравне с домом и землёй. Стремление супруги вселить в чёрные сердца благочестие приводила бесстрашного фазендейро в недоумение. Право же, смешно делать из рабочей скотины добропорядочных христиан! Никто ведь не подводит ко кресту коров и лошадей! Никто не крестит в купели собак или кошек! Ну так и чёрных стоит оставить в покое – из них всё равно не выйдет людей. Это всё равно что учить Евангелию мартышек: и бессмысленно, и богохульно. К тому же рабы мрут на плантациях, как мухи! Не успеешь окрестить какого-нибудь Самбо, – а он, глядишь, и подох, не окупив даже потраченных на него денег! Мулы – и те работают дольше! Так к чему же тратить святую воду на негров, которые созданы Господом для работы – и более ни для чего?

Дону Марию приводило в отчаяние легкомыслие супруга. Разумеется, черномазых нельзя ставить на одну доску с человеком – кто с этим поспорит? Но они же умеют говорить! Они могут мыслить и понимать слова – значит, являются существами разумными! Дона Мария даже допускала существование у рабов души, – и, следовательно, чувствовала себя ответственной за их спасение. Рабы фазенды Дос-Палмас не должны были после смерти попасть в ад, нет! Дона Мария была женщиной сильного характера – под стать мужу. Дети и прислуга боялись её как огня. Сеньора Гимараэш поклялась остаток своей жизни положить на искоренение негритянских верований. Дон Карлос по-своему любил жену и позволил ей делать всё, что угодно. Главное, чтобы супруга не вздумала заботиться об его собственной душе – а с черномазыми пусть забавляется как знает…

Доной Марией были приняты самые жёсткие меры. Песни и танцы в хижинах рабов были запрещены. Напрасно чёрные работники, тараща глаза и прижимая руки к груди, объясняли, что в барабанном бое нет ничего дурного и что сеу[23] Христу, возможно, барабаны даже понравятся! Напрасно они клялись, что танцы – это просто танцы, а не служение чудовищным идолам, нет-нет, как можно, сиа[24] Мария, ведь мы же крещёные и любим белого бога! Барабаны и погремушки были бежалостно сожжены. Та же судьба постигла грубо сделанных из жирной речной глины идолов, имена которых дона Мария даже не решалась произнести, чтобы не осквернить свой язык. Было объявлено, что виновных в проведении безбожных обрядов ждёт мучительное наказание.

Дона Мария была крепка в своём слове: по спинам рабов гуляли плети, ежедневно на палящем солнце, привязанные к столбам, мучились по нескольку человек, решившихся скрыть в своих хижинах изображение африканских божков. Но полностью искоренить ересь доне Марии удалось лишь после того, как трое рабов умерли после жестоких истязаний. Их застали за вонесением почестей отвратительному идолу по имени Огун. С этим именем на губах, с исхлёстанными спинами и раздутыми от солнечного жара головами они и умерли, привязанные к столбам, – тупые, неблагодарные твари… Дон Карлос, потерявший разом трёх сильных и здоровых работников, был весьма недоволен, но супруга оказалась полностью удовлетворена. Она исполнила свой долг перед Мадонной, да святится имя Её!