Женское счастье - [19]

Наверное, это восхищение как-то прорвалось на ее лицо, потому что Рената неожиданно оттаяла, потеплела и заговорила с девушкой почти по-дружески:

— Вы красиво танцуете… Учились этому?

— В детстве в кружок ходила. Да и просто люблю танцевать.

— А вы, Алеша, что любите?

— Я? — Он явно растерялся, подумал: «И что она ко мне прилепилась?» — Ну… Баскетбол люблю… На барабанах постучать… А вообще-то, я работать люблю. Я же дизайнер, Рената…

— Можно без отчества… Дизайнер? Я думала, вы, Алеша, что-то вроде дополнительной личной охраны и секретаря в одном лице…

Он вопросительно глянул на Сергея Павловича. Тот усмехнулся:

— Алексей обладает множеством талантов и специальностей. Он еще чемпион Европы по восточным единоборствам.

Алеша вспомнил школьные времена и изобразил «хорошего скромного мальчика».

— Да это когда было, Сергей Павлович! Это ж юношеский чемпионат был…

Парень совершенно измучился. Во-первых, ему неудобно было сидеть в этом слишком низком то ли стуле, то ли кресле, ноги лезли коленями под самый столик, норовя его опрокинуть. Во-вторых, опять заныла проклятая виолончель… В-третьих, он просто очумел уже от всей этой ретрухи. Честно говоря, сейчас он предпочел бы общество каких-нибудь братков с пальцами веером, чем терпеть эту слащавую изысканность… «Великие князья, блин, советского розлива… — ругался про себя Алексей. — Скорей бы уже закончился этот занудный вечер…»

Но вечер все длился, часы пробили еще и еще раз, и теперь все сидели на диване в другом помещении — кажется, это была библиотека. Рената и Алексей курили… Сергей Павлович пил коньяк. Рената, медленно пуская дым, рассуждала:

— Почему так красивы грехи в юности? Немного жадно ест… Это же прелестно…

Даша так и застыла, не донеся конфету до рта. Ее и правда вдруг, от волнения, что ли, разобрал дикий голод, и она принялась уничтожать фрукты и конфеты. А конфеты она обожала. Сестра завистливо вздыхала: «Везет тебе, Дашка, жрешь, как мужик, — и ничего. Все будто в прорву летит — такая же тощая…» Рената расхохоталась, глядя на Дашу с конфетой в руке.

— Дашенька, нельзя же все принимать на свой счет! Я говорю вообще, в целом… Например, молоденькая девочка лжет… И в этом есть свое очарование… Или пьет взахлеб, так что вода стекает прямо по подбородку. Все прелестно. Все едва намечено… И грешки прелестны, словно нераспустившийся бутон. Даже когда молодость неряшлива, она прекрасна… Даже когда юность слегка развратна, это чудесно. А перенесите-ка все это годков на двадцать попозже? Красиво? То-то. Безобразно.

Сергей Павлович хмыкнул:

— Да ты философствуешь, Ренаточка…

— А что? Философия в наше время — преступление?

— Я что-то не совсем тебя понял. Ты предлагаешь искоренять грехи заблаговременно или считаешь, что можно предаваться им до определенного порога? До двадцати пяти можно, а дальше — ни-ни?

— Я ничего не предлагаю. Я — констатирую.

— Да нет, ты явно на что-то намекаешь. Может быть, на то, что в моем возрасте… заметь, я говорю «в моем», а не «в нашем», роман выглядит безобразно?

— Ты сказал! — Рената ткнула в его сторону длинной сигаретой. — Ха-ха-ха! Давай поинтересуемся мнением наших юных друзей, чьи грехи тебе кажутся столь прекрасными…

Алеша заговорил с неожиданным жаром. Его длинный, но невразумительный монолог сводился к тому, что красивая женщина в зрелости всегда еще красивее. Рената и Сергей слушали его снисходительно, по лицу Ренаты блуждала понимающая, какая-то интимная усмешка. И Даша, неожиданно для себя озлившись, поддержала Ренату:

— В зрелости человек отвечает за свое лицо. Он его сам делает. Это как портрет Дориана Грея… Раневская в старости стала красавицей…

Сергей Павлович охладил ее пыл:

— Боже мой, Дашенька, да вы никак Уайльда читывали? А я уж думал, что современная молодежь только подписи к снимкам в журналах читает! А в лучшем случае — Акунина. И как это у вас теперь принято говорить? Это — пафос?

— Напрасно вы так, Сергей Павлович. Акунин — вполне приличный писатель, — почти до слез обиделась Даша. — Я все же институт закончила. Словечек типа «отстой» не употребляю. А пафос — прекрасное понятие. В переводе с греческого означает чувство, страсть, страдание…

И уже в который раз повисло неловкое молчание. Рената встала и распахнула дверь на балкон. В тишине вдруг стал отчетливо слышен шум проливного дождя. И всех четверых охватило общее чувство, которому вряд ли есть название. Просто чувство, возникающее ненастным и темным осенним вечером, когда сидишь в теплом, спокойном месте, слушаешь хорошую музыку и пьешь вино… На эти недолгие минуты все они забыли, кем друг для друга являются и зачем пришли сюда: им показалось, что они в кругу близких. Алеше представилось, что Сергей Павлович — его старший надежный друг. И сейчас можно было бы сыграть с ним партию в бильярд и порасспросить его о таинственных и важных денежных делах… Сергею Павловичу захотелось просто, без всяких мыслей о сексе, галантно поухаживать за Дашей и порассказать всяких историй про жизнь. Даше пригрезилось, как они с этой красивой теткой могли бы посмеяться и посплетничать… А Рената просто смотрела на Сергея Павловича. Она вспоминала дождь тысячу вечеров тому назад. И окно, раскрытое во влажную, полную осенних запахов и звуков ночь. И Сережку, который стоял, обняв ее, у этого окна. И всю тогдашнюю молодую, счастливую и праздничную жизнь… И казалось, продлись этот шум дождя еще минуту, все они скажут друг другу что-то важное, простое и искреннее… Но официант принес телефонную трубку. Сергей Павлович взял ее, послушал. Коротко сказал: «Да». Потом он извинился и сообщил, что вынужден ненадолго отлучиться.