Женский клуб - [110]

Последние недели мы думали о Бат-Шеве куда реже, чем раньше. Мы надеялись, что, если задвинем мысли о ней куда подальше, она со временем просто исчезнет, и наш старый добрый Мемфис вернется к нам. И вот снова мы не могли выкинуть ее из головы. Мы смотрели на ее дом. Окна закрыты, шторы задернуты, никаких признаков жизни внутри. Дверь гаража тоже опущена, и непонятно, на месте ли машина. Никто из нас весь день не видел ни Бат-Шеву, ни Аялу; вроде и не было причин их искать, и все же это был еще один недобрый знак.

Хотя наши дети уже вернулись из школы, а мужья были на пути с работы, мы не могли оторваться от окон, напряженно ожидая подтверждения тому, что Бат-Шева и Йосеф сбежали вместе. Чем дольше не показывалась Бат-Шева, тем больше крепла наша уверенность. Несмотря на все наши усилия не допустить этого, Бат-Шева все же ухитрилась увести у нас Йосефа. В квартале еще не бывало так тихо и недвижно, как тем вечером. Сгущались сумерки, зажигались фонари, и тени от деревьев и почтовых ящиков, перечеркнувшие наши лужайки, казались зловещими, они словно насмехались над нами за то, что мы не смогли спасти Йосефа.

Когда мы почти утратили надежду, что произойдет что-нибудь новое, в дверях дома показалась Мими. Мы подумали было броситься к ней, закидать вопросами, поделиться нашей печалью и сомнениями. Но по выражению ее лица поняли, что не стоит. Ее всегдашняя открытость и улыбка, ее добрые карие глаза – все это исчезло, лицо казалось пустым и непроницаемым.

Мими шла мимо наших домов, не глядя на освещенные окна и нас за ними. Мы все еще надеялись, что она остановится, что расскажет, что же происходит. Но она миновала дом за домом, не замедляя шага, и, когда поравнялась с домом Бат-Шевы, мы решили, что туда она и направлялась. Возможно, хотела сама убедиться в том, что Бат-Шева тоже сбежала, возможно, только так могла принять случившееся. У подъездной дорожки она замерла и посмотрела на дом, но потом продолжила путь.

Она двинулась прямиком к синагоге. Хотя было поздно, задняя дверь оставалась открытой для мужчин, пришедших на маарив в бет мидраше. Эстер Абрамович тоже не уходила и сидела у себя в кабинете. После разговора с Мими она просто не могла вернуться в свой пустой дом. Работа в синагоге была всей ее жизнью, и она решила занять себя делами. Мими зашла и сразу направилась в святилище. Отворила двойные двери; внутри было темно, только слабо горел светильник над ковчегом, отбрасывая тени на пурпурный ковер и серебристые стены. В последние месяцы Йосеф проводил здесь много времени в раздумьях, и Мими, быть может, надеялась обнаружить какие-то следы того, что он чувствовал, какой-то обрывок мысли, затерявшийся под креслом.

На Мими нахлынули воспоминания стольких ушедших лет: как она стояла в синагоге, беременная Йосефом, молясь о том, чтобы у ребенка все получилось в жизни; она с маленьким Йосефом на коленях слушает речь раввина. И потом бар мицва Йосефа, и он стоит перед всеми и громким звучным голосом поет отрывок из Торы; вот он вернулся из ешивы, и встретился с ней взглядом, и улыбнулся из-за перегородки в синагоге.

Глаза Мими привыкли к темноте, и, оглядевшись, она поняла, что не одна здесь. В дальнем конце комнаты в кресле угадывался чей-то силуэт. Мими спустилась по ступенькам, в смутной надежде, что это Йосеф. Но, приблизившись, увидела, что это вовсе не он. Мими узнала длинные белокурые волосы, наклон головы, длинный струящийся шарф.

Бат-Шева услышала шаги и вскочила. Две женщины молча смотрели друг на друга.

– Мими, мне так жаль, – наконец вымолвила Бат-Шева.

На ее лице тоже были следы слез. Она попыталась обнять Мими, но та отстранилась.

– Ты знаешь, что Йосеф уехал, – сказала она, то ли спрашивая, то ли утверждая.

– Да, – ответила Бат-Шева.

Мими столько держала горе в себе, что теперь, оказавшись лицом к лицу с Бат-Шевой, была больше не в силах сдерживаться. Срывающимся голосом она поведала, как прошлым вечером, когда они с раввином уже собирались спать, зашел Йосеф и сказал, что он совсем потерялся. Сказал, что не знает, хочет ли возвращаться в ешиву, хочет ли становиться раввином. Сказал, что не уверен, что хочет быть религиозным. Он усомнился в том, чего, как привык считать, он хотел; ему не давало покоя, что он никогда не продумывал ничего сам, никогда не доходил самостоятельно до того, чего хочет и кто он такой. И единственная возможность переменить это – уехать из Мемфиса. Сказал, что здесь он не в состоянии трезво мыслить, здесь слишком большое давление и слишком многого от него ждут.

Он решил пожить с друзьями в Нью-Йорке, пока не поймет, что делать дальше: может, поступит в колледж, может, отправится на работу, может, надумает путешествовать, он ничего еще точно не знает. Раввин был потрясен – он не сознавал, что с Йосефом что-то не так. Но Мими давно это видела и теперь наконец поняла, откуда беспокойство и тоска, которые она читала на лице Йосефа все последние месяцы. Раввин пытался уговорить его остаться, он не мог поверить, что сын не будет здесь раввином, что, возможно, даже отойдет от религии. Но Мими знала, что, как бы им ни хотелось удержать его, они должны были его отпустить.