Женские истории пером павлина - [23]

– Так платят тебе за разврат? Кто он! Это надо же такими деликатесами расплачивается, – он вертит бутылку. – Ты знаешь хотя бы, что за водку тебе дали? Такую воду пьют только члены Политбюро.

Он тут же льет себе в стакан и пальцами цепляет черную икру из банки.

Я ушла из кухни и стала в комнате у окна. Ночь накрыла город. Все затаилось. Даже неугомонные вороны и те замолкли. И вдруг я увидела перед собой лицо Иллариона и как будто услышала его голос: «Ты сможешь. Я тебе разрешаю».

Я вернулась на кухню. Заведующий отделом обкома меня не замечал. Он пил и жрал. Иначе не скажешь. Я ждала. Во мне уже засело страшное чувство. Я – вершитель. Я – сама судьба.

Где-то далеко, на том берегу или на самой реке, что-то провыло. Так, наверное, воет выпь на болоте. Это знак – начинай. С каким наслаждением я втыкала острый разделочный нож в тело. Крови отчего-то почти не было. Евгений тихо дергался и подвывал. А выпь все выла. Я не чувствовала усталости. И только после того, как мне не удалось затолкнуть в рот его гениталии, я обмякла. Замолчала и выпь.

Следствие по делу об убийстве гражданина Петрова Евгения Петровича длилось почти три месяца. Дважды менялись следователи. Обком партии давил. Прокурор города мотался туда-сюда, и каждый раз он слышал одно – партбилетом ответишь.

Один адвокат был неизменен: «У вас, Тамара Вениаминовна, один выход. Признание вас в момент совершения убийства невменяемой»…

Какие же они все идиоты. Я не отхожу от параши. И это не оттого, что местная жратва мне не по нутру. Одного я не могу с определенной точностью сказать: чье семя я вынашиваю. Виктора ли. Или все ж Илларионово. Лаг по времени минимальный. Но мне это как-то все едино. Главное – я беременна.

– Слушай, сиделица, ты случаем не тифозная? Все блюешь и блюешь, – сказала смотрящая на хате тетя Вера. Она уже год здесь. И не тоскует. Двойное убийство с отягчающими обстоятельствами.

– Тетя Вера, кажется, я подзалетела.

– Это же просто счастье твое!

– Бабу беременную гноите, сволочи! – заколотила она в дверь. Креста на вас нет!

Ее поддержали все:

– Голодовку, голодовку!

Шум наш услышали в других камерах, и вот уже СИЗО на Арсенальной гремит, подобно канонаде при Курской битве.

Заспанный, помятый сверху донизу начальник оперотдела одним глазом долго наблюдает за нами через смотровое окно и потом только открывает дверь.

– Ты чего бузу устроила, Вера? В карцер захотела?

– Кум, ты вникни. Тамарка с животом. Всю парашу заблевала. Как нам, девочкам, жить в таких условиях? Ей в больничку надо.

Кум стоит. Раздвинул ноги для большей устойчивости. Лоб морщит. Руками в карманный бильярд играет. Долго, очень долго он переваривает информацию. Первое, это надо сообразить, кто такая эта Тамарка. Второе, как так без его участия кто-то из сидельцев забеременел. И третье. Зачем при этом блевать. Ну а уж вопрос о больничке, так это вовсе выходит за рамки разумного. По его мнению.

– Выходи без вещей, – наконец он отличает меня от остальной массы.

Команды привычны:

– К стене! Повернись налево. Вперед. К стене. Направо. Вперед.

Вот и кабинет начальника оперотдела. Окно задернуто непроницаемой для света шторой, в воздухе стойкий запах сивухи и одеколона «Шипр».

Кум молча закрывает на ключ дверь. Так же молча снимает форменную тужурку, отстегивает галстук.

– Раздевайся, сука. Посмотрю, какая ты беременная.

Ну, вот скажите, что делать в этой ситуации. Кричи – не кричи. Никто не откликнется. К крикам в этой комнате все привыкли. Наверное, если бы отсюда раздался смех, то сбежался весь СИЗО.

Долго и как-то лениво кум «апробировал» мое влагалище.

– Пить, гражданин начальник, меньше надо.

– Учить меня будешь, – он подобрел.

Потом мы вместе пьем спирт и заедаем его холодными котлетами из столовой офицерского состава.

– Ты что, и вправду беременна?

– Четвертый месяц.

– Завтра переведу тебя в распоряжение завхоза.

– Пожалуйста, – это слово звучит тут почти как издевка, – не надо к нему. Я уж лучше на хате останусь.

Завхоз славился тем, что заключенные уходили от него прямиком в лазарет. Это считалось наградой. Месяц провести на чистом белье и кушать не баланду, а нечто похожее на еду, – это счастье.

Опять кум морщит лоб.

– Ты точно беременна?

– Я же сказала.

Долго продолжалась умственная работа серого вещества начальника оперативного отдела, а по-нашему кума.

– Будешь в лазарете Наде помогать, – и опять пауза. Я отдыхаю. Не от кума. От хаты. Зазвонил телефон. Еще пять минут я отдыхаю. Наиважнейший вопрос решал майор – где оттянуться вечером.

– А ты чего сидишь? Иди в хату! Завтра утром отведут в лазарет.

Я уже взялась за ручку двери, когда он добавил:

– Адвоката твоего завтра вызову. Ты ему скажи. Он знает, что делать. По его выходит, что тебя в дурку надо. А там житуха хуже нашей. Уж лучше в зону.

Весело встретили меня девочки в камере.

– Уймитесь, девки. Не видите, что ли, у Тамарки все силы ушли на кума. Как кум? Могет еще? А то последний раз так и не получилось у него со мной.

– Пить меньше надо, – обронил кто-то, и мы начали ужинать. У нас в камере коммуна. Все, что в передачах, идет на общий стол.

С утра следующего дня я уже обитала в лазарете. Тоже не сахар. Гнойные перевязки, рвотная масса, уборка за лежачими, вынос их испражнений. Но все же тут и чисто, и свежо. По сравнению с камерой.