Женские истории пером павлина - [22]

Я села рядом и налила ему в фужер водки. Благо ею он запасся. Удивительное зрелище, не надо ходить в Петровскую кунст камеру. Медленное и верное превращение человека в урода. Я видела, как искажается лицо человека под многократными перегрузками. Это что-то похожее.

У меня было достаточно времени, чтобы распаковать багаж, переодеться, принять душ. Вернувшись на кухню, я застала ответственного партийного работника еще сидящим на табурете. Одно изменилось в этой мизансцене (Данте Алигьери позавидовал бы): Евгений был напрочь гол, и под ним благоухала лужица; он улыбался улыбкой годовалого ребенка.

– Мама, я пи-пи сделал. Прости меня!

Скоренько подтерев мочу, я окатила члена бюро обкома КПСС холодной водой. Он мне был нужен еще некоторое время в сознании.

– Спасибо. Хорошо-то как…

– Что же ты с собой сделал, Женечка? Помнишь, в школе тебя нам ставили в пример. Помнишь, как ты все каникулы проводил у мамы в деревне Куялово?

И тут мне в голову пришло озарение. Опять эта ненормальная, почти патологическая привязанность к матери. Женя, Женя… Именно это исковеркало твою психику. А ведь тогда, почти пятнадцать лет назад, мы были с тобой до бесстыдства привязаны друг к другу. И все ж ты уезжал от меня и не находил времени для встреч со мной. Вот и сейчас ты обращаешься не ко мне, своей жене. Ты жалуешься маме. Что ж, Женечка, выпей еще! Мама разрешает. Он пьет, не ощущая вкуса. Будто и не водка в фужере, а простая вода.

И вот перенасыщение наступило. Я успела подхватить обмякшее тело и медленно опустить его на пол. Обложив по абрису тело тряпками и плотно прикрыв дверь, я ушла из дома.

Семь часов вечера в городе, пожалуй, самое хорошее время. Полумрак и тишина. Народ схлынул с улиц и проспектов. И лишь в магазинах еще томятся в очередях те, кому не хватило выпивки и закуски.

Непроизвольно я иду или ноги мои красивые сами несут меня к тому месту, где человек с бородкой и в очках назвал мне имя моего мужа, купившего брошь свекрови. Надо переехать мост и там еще долго идти.

Вот и эта дверь. Я ищу глазами какую-нибудь кнопку. В темноте черта с два что разглядишь. Но вот над моею головой зажигается фонарь и дверь отворяется. Чудеса. Голос из темноты дверного проема:

– Приходите. Илларион Платонович вас ждут.

Определенно тут царство Аладдина. Дура я, дура. Не заметила маленькой дырочки в двери. Через нее и подсмотрели, кто топчется на крыльце.

Молодой, с фигурой атлета человек провел меня в зал. Тихо, где-то в дальнем углу играли на гитаре и женское сопрано пело старинный романс.

Я запомнила один куплет:

Душистые кудри и черные очи.

Когда ж вас забуду?

Когда вы не будете мучить

Ни в сумраке ночи,

Ни в блеске докучном

печального дня?

– Вам нравится этот романс? – позади и поодаль слева от меня стоял тот, кого поименовали Илларионом Платоновичем. Тот, что в очках и с бородкой эспаньолкой.

– Впервые слышу, но романсы мне нравятся. И еще я люблю джаз.

– Да, это настоящая музыка. Музыка, имеющая глубокие народные корни. И пусть эти корни окрашены в черный цвет Африки, но они искони народны. Это все равно что наши былинные песни или частушки, – он вел меня под руку, и я чувствовала силу руки его в сочетании с осторожностью ловца птиц на силки. – А я, любезная Тамара Вениаминовна, ждал вас. В детстве, годков восьми, я сорвался с деревянных качелей в деревне на берегу Чудского озера. Я сильно ударился головой. Бабка повитуха рассказывала мне, что я почти час лежал в беспамятстве…

Мы подошли к столу, на котором в изобилии были яства и напитки.

– Вы ждете много гостей?

– Нет. Я с некоторых пор никого не жду. Как сядем? Визави или тет-а-тет.

– Давайте сядем рядом.

– Я продолжаю. После того как я сорвался с качелей, я долго страдал головными болями. Отпоили меня настоями и отварами. С тех же пор пробудилась во мне некая сила. Я мог предугадать то или иное событие. Может быть, помните – был такой факт: расшибся при приземлении космонавт. Так вот я предугадал это тогда, когда его корабль только взлетел. Помню даже слова, которыми я пророчествовал: «Этот комар сгорит при посадке. Фамилия у того космонавта была Комаров».

Он говорит и одновременно угощает меня. Все необыкновенно вкусно. И опять зазвучали гитара и голос женщины:

Он говорил мне:

«Будь ты моею.

И стану жить я, страстью сгорая;

Прелесть улыбки, нега во взоре

Мне обещают прелести рая…»

– Поди, надоел я вам со своими россказнями. Одно скажу, вы для меня с первого раза есть объект вожделения и притязаний чувственных.

Что это? Кто передо мною? Скупщик краденых вещей и драгоценностей? Поэт? Или просто сумасшедший? А он продолжал все также ровно и уверенно:

– Брошь удалось вернуть? Вам непременно надо вновь обрести ее. Имеет она некую энергетику, что благостна лишь для вас.

– Она мне досталась от свекрови.

– Я знаю. Женщина покончила с собой из-за вашего союза с ее любовником. По праву владейте брошью.

Через два часа я рассталась и Илларионом Платоновичем. Уже во дворе дома на Таврической я обнаружила, что несу большой пакет.

– Где ты шляешься, сука?! – муженек отоспался, судя по запаху, умылся и теперь изволил ужинать.

Я развернула пакет. Бутылка ранее не виданной водки, две баночки с икрой и батон сырокопченой колбасы. Все это я молча выставила на стол. И опять сквернословие.