Женщины в жизни Владимира Высоцкого. «Ходил в меня влюбленный весь слабый женский пол…» - [124]

Виктория Гора (Высоцкий неизменно ласково называл ее «Виточка»), которая одно время занималась организацией его концертов, была довольно внимательной женщиной и показательно такое ее наблюдение: «…Володя не переносил конкуренции мужской в присутствии женщины…»

«Что меня поразило — его пронзительный взгляд, открытый, что вообще редкость, и мощный, как у Гамлета в сценах с Гертрудой, «глаза зрачками в душу» (Вера Юрьевна Савина, сотрудница Белорусского ТВ)[764]. Вере, кстати, добродушная Алла Сергеевна Демидова советовала: «Не вздумайте влюбиться в него. Он такой человек, что может сделать больно». В. Савина в своих воспоминаниях говорит так: «Он мог быть одним в отношениях с мужчинами и совершенно другим — с женщинами. Я чувствовала его внимательность, элегантность и даже галантность. Его нельзя было назвать джентльменом… Для русских мужчин это, скажем так, неестественное состояние… Высоцкий был резким. Нравится — не нравится, буду — не буду. И он не признавал многих условностей… После многих встреч и дней общений с ним мне так и хочется сказать некоторым слишко-им дотошным ревнителям морали — да совершенно неважно, как и с кем он пил, когда и с кем он трахался, не это главное для поэта…»[765]

«…даже сейчас… я слышу его хрипловатый, но красивый и дорогой голос, — вспоминает Лидия Александровна Вакуловская, автор сценария белорусского же фильма «Саша-Сашенька». Кругом все аплодировали, а он улыбался и снова повторял «дубль»… Его очень уважали и любили в нашей съемочной группе. Но были и те, кто хотел запретить Высоцкого»[766]. Администратору из Ярославской филармонии Алле Кузнецовой Владимир Семенович показался «Очень простым. Общительный, спокойный, улыбчивый… красивая у него улыбка была… Свой, что называется. Говорил негромко. А взгляд какой замечательный у него — добрый, открытый. Вообще, удивительные у него глаза были. Как будто в них весь мир помещается, вся планета, весь глобус. И Ярославль в том числе. Я еще сказала ему об этом. Точно, ответил, весь «шарик» хочу посмотреть…»[767]

А вот для жены Олега Даля Елизаветы Высоцкий «был таким человеком… громким»[768]. Она полагала, что для нее и Олега это чересчур.

Наталью Анатольевну Крымову, тонко чувствовавшую людей, очень давно занимал образ Владимира Семеновича не только как актера: «Смотришь на него и видишь: он тот, в котором все женщины всегда видят защитника, всегда ждут, как опору, и всегда, во все времена верят, что такая опора должна существовать…» Тогда же она замечательно сказала: «Когда… играл и пел Высоцкий, мы видели, как голос стремился разорвать телесную оболочку. Тогда шея человека почти становилась подобием фантастического, почти уродливого органа, трубы которого перекручены, как бывает искорежен огнем металл. Или переплетены, как в мощной лесной коряге. Вблизи это зрелище было почти страшным. А издали, из последних рядов зрительного зала, оно казалось вообще нереальным: какой-то невесомый комочек тела, быстрая, легкая, даже звериная легкость поступи и вместе с тем устрашающая сила звука…»

Ей чуть ли не в унисон вторила дочь кинорежиссера Юнгвальд-Хилькевича Наталья: «Он пел, а я смотрела на его шею. Синие жилы надувались с каждым куплетом все больше. Помню, я боялась: аорта лопнет и хлынет кровь. Слова «аорта» я, конечно, еще не знала. Но мне было ужасно жалко этого человека. Внутри него что-то билось, клокотало, рвалось наружу…»[769]

Так уж случилось, что последняя, посмертная публикация Крымовой была также о Высоцком. Она писала: «Голос был — яростной силы. Никакой благостности и в намеке не было… Голос особый — редкий по музыкальному диапазону (на две октавы!), он песню обрабатывал, как наждак, то крупнозернистый, то мельчайший, которым пользуются, может быть, ювелиры…»[770]

Ларисе Лужиной казалось, что «до Франции он был крепыш… Когда… стал жить в Париже, на нем появился другой отпечаток, он сделался субтильным. Из невысокого, но могучего русского парня как бы ушла сила. Такой французик… Я встречала его потом… в джинсовом костюмчике, худенький, маленький…»[771] Ну о причинах неприязни Лужиной к Франции, и, в частности, к одной белокурой парижанке, выше уже говорилось…

«Стоило ему начать говорить, — рассказывала актриса Ольга Лысенко, — как он становилося центром любой компании. У него была такая завораживающая складность речи и мощнейшая энергетика. Он мог часами рассказывать истории о разных смешных случаях и делиться своими впечатлениями о странах и людях…»[772]

Это о добром. Но было и иное. Наталья Юнгвальд-Хилькевич своими глазами видела: «Заглянула в кухню: Высоцкий сидел с закрытыми глазами, качаясь вперед и назад, как маятник, и стонал. Я ощутила тягостное ощущение сосущей тоски, близкое к тому, что переживает человек в зрелом возрасте, когда осознает, что время — это физическая величина, а жизнь — конечна…»[773]

«В меня влюблялася вся улица…»

Какая россыпь различных женских имен присутствует в произведениях Высоцкого! Я не говорю о «лапе», о «Маринке»… Но тут присутствовали и «Нинка с Ордынки», и «Тома, 72-я», и «Надюха», и «Норочка-айсорочка», и «Зина с шапочками для зим», и некая «Вера Павловна», и «Жилина Светка», и «Солина Мариночка», и «Ксения», и «Катерина-Катя-Катерина», и «Таня», и «Тата», и «Аграфена», и «Марьюшка», и «Верка», и «сестричка Клава», и «Машка — вредная натура», и «Ирина», и «Людмила», и «Роза-гимназистка», и «Ривочка, у которой Абрашка Фукс пасется», и «Настенька», и «Маруся, Роза, Рая», и «Валя», и так далее…