Женщины на российском престоле - [29]

Нелюбимое дитя

Семья вдовой царицы Прасковьи поселилась в приготовленном для нее доме на Городской (Петербургской) стороне. Дом был построен по «новоманирной архитектуре» и потому казался новоселам неуютным и неудобным. Просто он был из другого мира, бесконечно далекого от измайловского убежища. Но делать было нечего. Против воли царя не пойдешь, как и не признаешься ему, что побаиваешься воды. Ведь всем было памятно то, что сказал Петр, встречая в Шлиссельбурге прибывших из Москвы родственниц: «Я приучаю мою семью к воде, чтобы не боялись впредь моря и чтоб понравилось положение Петербурга, окруженного водой. Кто хочет жить со мной, тот должен быть часто на воде!» Должны царицы Прасковья и Марфа на старости лет плавать на шняве – и будут плавать! И никто в этом не сомневался, по крайней мере вслух не возражал.

В туманном, сыром Петербурге, которому от роду было пять лет, кончилось для царевны Анны детство. Наступила юность. Девиц стали вывозить в свет. Вчерашние теремные затворницы участвовали в придворных празднествах, посещали ассамблеи, плавали на шлюпках и яхтах по Неве, бывали с дядюшкой в Кронштадте. Новый, непривычный мир!

Царевне Анне жилось невесело. Здесь, в Петербурге, особенно отчетливо проявилась неприязнь к ней матери. Средняя дочь чем-то постоянно раздражала царицу Прасковью. Она росла молчаливой, даже угрюмой, не склонной к сердечным беседам с матушкой. Кажется, что само присутствие угловатой, некрасивой Анны выводило Прасковью из себя. Зачастую неприязнь к одному ребенку – верный признак чрезмерной любви к другому. Так оно и было: царица без ума любила старшую дочь Екатерину – «Катюшку-свет». Веселая хохотунья и болтушка, Катюшка всегда была с матерью.

В целом же атмосфера двора Прасковьи была тяжелой. Здесь царили сплетни и ссоры придворных, которые Прасковья с удовольствием самолично разбирала. Особенно неуживчивым и склочным был брат царицы Василий Федорович Салтыков. Он заправлял всеми делами при дворе, и его происков Анна боялась больше всего. «Истенна, матушка моя, доношу, – писала Анна уже из Митавы царице Екатерине, – неснозна, как нами ругаютца! Если бы я теперь была при матушке, чаю, чуть была бы жива от их смутак». Жалуясь на свою жизнь, герцогиня Курляндская просит добрую к ней царицу помочь, но при этом предупреждает: «Еще прошу, свет мой, штоп матушка не ведала ничего». Читателю, знающему только угрюмую, капризную и подозрительную Анну-императрицу, следовало бы подумать: а откуда могли прийти сердечность, теплота и обаяние к этой женщине, бывшей с малых лет нелюбимым ребенком в семье, обузой, от которой стремились как можно скорее избавиться?

«Не давай меня, дядюшка, в чужую землю, нехристианскую, басурманскую…»

Если бы Анна родилась не в конце, а в начале XVII века, то ее судьба была бы известна с первого часа и до последнего: царские палаты зимой, загородный дворец летом, церковь почти ежедневно, а к старости – монастырь, и наконец – фамильная усыпальница. Русских царевен не выдавали замуж. Православная вера не позволяла выйти за иностранного принца, а отеческий обычай – за русского вельможу. Как писал Григорий Котошихин, автор книги о России времен Алексея Михайловича, «князья и бояре их (царевен. – Е. А.) есть холопи. И то поставлено [бы] в вечный позор, ежели за раба выдать госпожу».

Но с Петра Великого в династической политике начались новые, революционные времена. Петр решил накрепко связать Романовых кровными узами с иностранными династиями. В 1709 году при встрече с прусским королем Фридрихом I он договорился о женитьбе племянника короля на одной из своих племянниц. Выбор невесты Петр предоставил Прасковье, и она вопреки традиции решила первой выдать замуж не старшую, любимую Катюшку, а среднюю дочь – Анну. К тому же приехавший в 1710 году в Петербург жених, герцог Курляндский Фридрих Вильгельм, будущей теще не понравился: слишком молодой, худосочный, дебошир и выпивоха. Да и герцогство его – вассальное владение Речи Посполитой – было бедным, разоренным войной и по размерам – курам на смех, меньше нашего Тамбовского уезда. В общем, жених незавидный. Пусть идет за него Анна!

О ее чувствах к жениху никто не спрашивал – не было принято: дядюшка с матушкой порешили – вот и все. «Из любезнейшего письма Вашего Высочества, – отвечала Анна (точнее – Посольская канцелярия) на галантное послание герцога, – я с особенным удовольствием узнала об имеющемся по воле Всевышнего и их царских величеств, моих милостивейших родственников, браке нашем. Ничто не может быть для меня приятнее, как услышать Ваше объяснение в любви ко мне. Со своей стороны уверяю Ваше Высочество совершенно в тех же чувствах».

В конце царствования Анны Иоанновны в Тайной канцелярии разбиралось дело одной крестьянки, которая «спроста» спела песню времен своей юности о невесте герцога Курляндского, якобы просившей грозного дядюшку-царя:

Не давай меня, дядюшка,

В чужую землю, нехристианскую,

Нехристианскую, басурманскую.

Выдай меня, царь-государь,

За своего генерала, князя, боярина.

Высекши кнутом, крестьянку отослали домой – наказание по тем временам легкое. Быть может, императрица, мимо которой не проходило ни одно дело сыскного ведомства, дрогнула и помиловала певунью, чья песня напомнила ей бесконечно далеко ушедшие годы юности и те чувства, которые владели ею тогда. Свадьба была назначена на осень 1710 года.