Женщины Кузнецкстроя - [15]

В связи с тем, что здесь был запрещен въезд женщин, я помню, в одном бараке на конном дворе мы вскрыли форменную проституцию. На общем женском собрании мы выступали по этому вопросу и просили развить там агитацию. Весь этот барак занимался кражами. Они служили продавцами в магазинах. Среди этих женщин работы не велось никакой. Когда было собрание союза Совторгслужащих, стоял вопрос об этом бараке — о пьянстве и разврате. Я была в этом бараке и сделала доклад нашему секретарю союза. Сделали обыск и нашли там много краденых вещей. И сейчас у нас в бараках процветает сколько угодно проституция. У нас в прошлом году комсомолки дошли до того, что перезаразились дурной болезнью.

Раньше женработа была сильнее, потому что они были более спаянные. У нас почти год работы среди женщин совершенно не было. Например, у нас в СНОПе никогда тебя не приглашают на собрания.

С продовольствием тогда было хорошо, но у нас не хватало печей. Хлебозавода не было. Печка выпекала очень мало, а муки было много, прекрасная белая круп-чатная мука. Когда я делала пионерский вечер, то специально покупала гусей. Тогда в ЦРК было сколько угодно кур и гусей. Что хочешь, то и выбирай — но только для членов кооперации.

Женщины тогда мало работали. Делегатки в большинстве были хозяйки. Женщин в то время было мало, но спустя год у нас начали строиться учреждения, расти больницы, и женский труд получил свое распространение. Женщины стали работать и в больнице, и в аптеках, и в сберкассах.

В отношении культурных развлечений было очень плохо. До осени 30 года кино не было, радио не работало. Мы сами делали спектакли. У нас был кружок. Я была режиссером. Собираемся, выбираем пьесу, готовимся. У нас был маленький клуб, где был рабочком. В нем мы и делали постановку. Приходили к нам рабочие за плату и крестьяне из деревень. Первой постановкой была пионерская вещь “Пионер в деревне”. Играли пионеры. Затем ставили “Ее путь”, “Черт в деревне”.

Об отношениях с деревней. Нас очень ругали; “Черт вас нанес”. Делегатские собрания оказывали влияние на мужиков. Один раз суд устроили над мужиком. Дело было в том, что наши делегатки ходили по домам, и одна делегатка нарвалась на одного мужика, который налупил свою бабу за то, что она идет на делегатское собрание. Его взяли в оборот. Узнали, что он у нас работал. Через газету протянули. Баба эта приходила к нам и плакала, что хотел с ней разъехаться, но потом все успокоилось.

Женщины выполняли всякое задание, особенно с первым займом. Новиков на собрании рассказывал мам значение займа, сказал, что женщина должна быть здесь застрельщиком. И все делегатки пошли. Каждая должна была взять подписной лист. Ходили они по домам и по деревням и брали подписку на заем. Тогда продавали за наличный расчет. Носили два листа. Один за наличный расчет, а другой — подписной. Большинство подписывалось на 5-10-15 рублей. Одна женщина продала страшно много облигаций. Заем провернули исключительно женщины. Из мужчин ходили только те, которые прикрепились к рабочкому.

С ликвидацией неграмотности в 1929 г. дело обстояло так. У нас был один мальчик Коля в бараке, его Союзсовторг назначил ликвидировать неграмотность. Он тогда возмущался, что молодежь нехотя занимается, и отказался работать. Так что ликвидаторы были очень скверные. Жены культработников не принимали никакого участия в работе: помню, у нас одна делегатка заспорила, что муж и жена не имеют права вместе работать. Я в корне ей возражала, что это неверно, что мы свободные граждане и должны работать. Когда не хватало сил, то опять ставился вопрос, почему жены сидят и ничего не делают. Помню даже, что некоторых вызывали в Союз и говорили: “Ваша жена грамотная, может работать, пусть она приходит”. У нас было много жен культработников, которые могли бы прекрасно вести ликвидацию неграмотности, но они не шли к нам, а те, которые вели ликвидацию, сами плохо знали грамоту. Трудно было тогда привлечь женщину к работе, потому что была такая грязь, что болотные сапоги оставались в грязи. Кроме того, возможно, что это были совсем другие люди. Помню я, жену сотрудника попросили напечатать статью в газету — она была машинистка. И она не пошла. Что мы могли ей сделать? Мы не имели возможности ее заставить. Написали об этом в стенгазете, но ей как об стенку горох.

Старуха, которая приезжала на 8 марта, первая поступила в колхоз. Вышло это так. Когда мы приехали 7-го в деревню, сидит эта старуха и время от времени вставляет реплики. Мы посадили ее в президиум. Она, оказывается, знает всех крестьян и оказала нам большую помощь, когда начали выдвигать кандидатуры. Все молодые выдвинули эту старуху: она умеет говорить, она поедет. А молодые все сидели в сторонке. Связь эта у нас держалась недолго. В первую весну у нас разлилась река, и связь порвалась. Несколько раз они были у меня. Один раз они приехали просить нас сделать постановку, но мы тогда не собрались: для этого нужны были лошади, а средств не было. Мы эту старуху сделали почетным гостем, надели на нее красный платок. Мне тоже тогда преподнесли красный галстук. Я и пошла в этом красном галстуке плясать, а мне пионеры сделали замечание: нельзя в этом красном галстуке плясать, а я им ответила, что это нам праздник — 8 марта. (5, Л. 261-271.)